– Ужасно вы грубы, – улыбаясь Цветкову, ответила Вера Николаевна. – Невозможно грубы. Неужели вы думаете, что эта грубость нравится женщинам?
– Проверено, – усмехнулся он. – Абсолютно точный метод…
Володя сунул немецкую газету в топящуюся печку, потянулся и ушел. Уже стемнело, за угол дома, за террасу нырнул Бабийчук в обнимку со своей беленькой нянечкой, тишайший начхоз Павел Кондратьевич, покашливая, солидно прохаживался по широкой аллее с тетей Сашей-поварихой.
– Мы в довоенный период для борща свеклу непременно в чугуне томили с салом, – донеслось до Володи, – мы с нормами и раскладками, конечно, считались…
На крыльце столовой два бойца – Азбелев и Цедунько – жалостно пели про рябину, что головой склонилась до самого тына. Млечный Путь широко и мягко высвечивал холодное, морозное небо. Не торопясь Володя обошел посты вокруг «Высокого», закурил и на пути домой повстречал Веру Николаевну – она почти бежала, стуча каблучками по мерзлой земле аллеи.
– Случилось что? – спросил Устименко, вдруг испугавшись за Цветкова.
Она отпрянула, потом улыбнулась накрашенными губами. Пахло от нее сладкими духами – крепкими и жесткими.
Остановившись, сбросив шаль на плечи, глядя на Володю темными, без блеска, наверное, смеющимися глазами, спросила:
– А что может с ним случиться? Он практически здоров. Но вообще настроение у него почему-то испортилось, и он довольно грубо заявил мне, что пора спать…
И, близко вглядываясь в Володю, дыша теплом в его лицо, попросила:
– Давайте, доктор, побродим здесь. Мне с вами поболтать нужно. Непременно нужно.
– Ну что ж, – не слишком вежливо согласился он.
Она взяла его под руку, быстро и зябко прижалась к нему и сказала:
– Сумасшедшая какая-то жизнь. И командир у вас… странный…
– Чем же?
– Послушайте, попросите его, чтобы он взял меня с собой, – торопливо и горячо взмолилась она. – Я же тут пропаду. И вообще! Не хочу я оставаться с клеймом человека, сохранившего свою жизнь в оккупации. Вы понимаете меня?
Вновь засмеявшись, она быстро и легко повернулась к Володиному лицу и, вновь обдавая его теплом своего дыхания, запахом сладких духов и почти касаясь разметавшимися прядями волос, пожаловалась:
– Одичали вы, что ли, в ваших боях и странствиях? Или думаете, что я шпионка? У меня все документы здесь, я честный советский специалист, вы обязаны захватить меня с собой. Я крепкая, выносливая…
Голос ее зазвенел, она готова была заплакать.
– Что же вы не отвечаете?
– Боюсь, вам трудно будет! – смущенно произнес Устименко. – Это, знаете ли, не прогулочка…
Близость Вересовой тревожила его, губы ее были слишком близки от его лица. «Так не говорят о деле», – вдруг сердито подумал он, но отстраниться было глупо, да и не хотелось ему напускать на себя служебно-официальную строгость. И тоном, несвойственным ему, развязным