– Твой? – крикнула она. Нина кивнула. Женщина сделала жест рукой, мол, спустись, забери, я же не доброшу. Нина еще раз кивнула и побежала в коридор, обуваться. Мать что-то крикнула ей вслед, но девушка уже хлопнула дверью.
Нина узнала женщину. Это была Клавдия из второго подъезда. В принципе, ее можно было смело называть девушкой, так как Клавдии явно не было и двадцати пяти. Соседка была из тех, кого люто ненавидела мать Нины. Из тех, чья жизнь была, по выражению матери, «на грани панели». Весь двор называл Клавдию Клавкой или КлавдИей, с ударением на букве «и». Брезгливое отношение матери к Клавдии и её подругам каким-то образом, видимо, передалось и Нине, потому что, выскочив из подъезда, девушка замерла и съежилась.
– Смотришь, как Ленин на буржуазию, – сказала Клава и протянула тюбик. – На, не роняй больше. А то бичи уже приватизировать хотели. Эта алкашка думала, что это прищепка. Они прищепки собирают под балконами, а потом продают. Или меняют. Десять прищепок – одна чекушка.
Это было весьма познавательно. Нина три года читала журналы и слушала телевизор с лоджии. В журналах все было уже читано-перечитано, а из телика доносился один и тот же политический бред. Мать смотрела только новости, а Павлик – молодежные сериалы. Настоящая жизнь до лоджии не доносилась. И короткое сообщение о бомжах, собирающих прищепки и меняющих их на спиртное, было похоже на сюжет из передачи «В мире животных». Только это был сюжет из мира людей, который Нина стала уже совершенно забывать. Нине захотелось еще, и она уточнила:
– А если бы она увидела, что это не прищепка, а крем?
Вопрос, конечно, был тупой и даже не наивный, а слегка сумасшедший, но ничего другого на ум просто не пришло. Клавдия задумалась. Нина посмотрела на лицо женщины, слегка покрытое веснушками, на ее круглые зеленые глаза, ищущие ответа глубоко в небесах, на небрежно накрашенные яркой помадой губы и улыбнулась. Ей теперь нравился этот человек, живущий полноценной и насыщенной жизнью, знающий практически все об окрестностях этого двора и наверняка далеко за его пределами. Нина поняла, как устала общаться с матерью и Павликом, слушать днями одну и ту же смесь причитаний и претензий, желчного брюзжания и мизантропии, ненависти ко всему новому и дикой тоски по какой-то давно ушедшей, легендарно благополучной и сытой жизни.
– Теоретически крем ей ни к чему, – донесся до Нины голос Клавдии. – Нафига ей крем? Он ей все равно не поможет. Она могла бы намазать его на хлеб, скажем. Ты куришь? Нет? А я закурю.
Клавдия достала из сумочки позолоченную пачку, из которой выудила длинную тонкую сигарету и щелкнула зажигалкой, извлеченной из маленького кармана джинсов. Клава была шикарной. Все ее жесты и вся ее мимика были пронизаны глубочайшим пониманием жизненных явлений, собственным взглядом на человеческую психологию и недюжинным самообладанием.
– Я не пробовала