А вот говорит также хороший знакомый Шепилова, зовут которого Сергей Михалков: «исключительно честный и правдивый человек». Характеристики от Михалкова-старшего дорогого стоят, потому что он в случае чего дипломатией не занимался.
И, наконец, жемчужина из этой коллекции. У нашей семьи, то есть прежде всего у деда, был друг почти на полвека, ее звали Тамара Толчанова. Она описывает свое знакомство с Шепиловым в начале пятидесятых так: «поразили его внешность, статность, строгость, внушительность, и я мысленно назвала его – “Царь царей”».
Если бы не эти последние два слова, у нас была бы распадающаяся мозаика, россыпь фраз, быстро гаснущий фейерверк: нет целого образа, нет удивительного Шепилова.
Хотя… а если все-таки есть? Если кое у кого такой образ получился?
Это для меня произошло даже как-то неожиданно: я получил зимой 2013–2014 годов шепиловский архив и начал перебирать фотографии, думая, как бы сделать свой, словесный его портрет… а слово рассказывает о человеке куда больше, чем любая фотография, слово действует сильнее и может больше, чем даже кино, – и тут я вспомнил.
Да ведь такой портрет существует. Я его сделал.
Дело было в 2006 году, я писал свой первый роман – «Любимая мартышка дома Тан». Сегодня, конечно, ясно, что он получился слабее всех последующих без исключения, этакое лоскутное одеяло с очевидными белыми нитками, но некоторые лоскуты… некоторые… И вот она, эта сцена, с сильными сокращениями (поскольку здесь не та книга, где были бы уместны взятые из романа геополитические расположения середины 8-го века). Вот она, вот она.
«И тут в коридоре, в этом мире напуганного шепота и семенящих шагов, раздался невероятно красивый, спокойный, бархатный баритон, внятно и неторопливо выговаривающий каждое слово:
– Ну, без столика с благовониями тут придется, наверное, обойтись, милый мой дружок? Мы ведь можем принять нашего офицера и без этих церемоний, правда?
Доски пола тихо задрожали от ровного шага властителя величайшей из империй.
Я видел многих властителей, в том числе в самые тяжелые для них минуты. Вблизи они редко напоминали самих себя на дворцовых церемониях, где нашим глазам являлись живые статуи, сверкающие золотом и разноцветным шелком. Вблизи же, по моему опыту, то были несчастные, раздраженные люди с помятыми лицами и загнанными глазами.
Человек, возникший передо мной на пороге, был не просто красив. Светлый император был великолепен.
Лицо седого льва в расцвете сил было свежим, губы чуть улыбались, а устремленные на меня молодые умные глаза сияли искренним уважением и сочувствием: я не мог бы и на мгновение усомниться, что встреча со мной для него – радость, что я ему приятен и интересен.
Этот