Вот пример. Как будто между ней и Кленнэмом существовали тайные отношения самого романтического свойства, как будто целая вереница почтовых карет поджидала их за углом с тем, чтобы везти в Шотландию, и как будто она не могла (и не хотела) отправиться с ним в ближайшую церковь, под сенью семейного зонтика, напутствуемая благословениями патриарха и сочувствием всего человечества. Флора облегчала свое сердце таинственными намеками, трепеща, как бы он не выдал их тайны Кленнэму; все более и более казалось, что он бредит, глядя, как вдова покойного мистера Финчинга навязывала себе и ему старые роли и разыгрывала старое представление – теперь, когда сцена запылилась, и декорации выцвели, и молодые актеры умерли, и оркестр опустел, и лампы угасли. И вместе с тем в этом карикатурном воспроизведении того, что когда-то было в ней так мило и естественно, пробивалась струя нежного чувства, вызванного его появлением.
Патриарх пригласил его обедать, и Флора сделала знак, говоривший: «Останьтесь!» Кленнэму так хотелось сделать что-нибудь большее, чем остаться обедать; так хотелось найти прежнюю Флору (или Флору, которой никогда не было); так совестно было своего разочарования, что он считал обязанностью исполнить семейное желание, видя в этом хоть слабое искупление своей вины. Итак, он остался обедать.
Панкс обедал вместе с ними. Панкс выплыл из своего отдаленного дока без четверти шесть и тотчас пустился на выручку патриарха, который совсем было сел на мель, завязнув в бессодержательном рассказе о подворье «Разбитые сердца». Панкс немедленно подцепил его на буксир и стащил с мели.
– «Разбитые сердца», – сказал Панкс, фыркнув и высморкавшись, – хлопотливая собственность. Плата хорошая, но собирать ее беда! С этим одним местом больше хлопот, чем со всеми остальными, что у вас есть, вместе.
Как огромный корабль на буксире кажется большинству зрителей настоящим источником движения, так и патриарх, казалось, высказывал все, что Панкс говорил за него.
– В самом деле? – возразил Кленнэм, который под влиянием сияющей лысины испытывал именно это впечатление, так что даже обращался к кораблю, а не к буксиру. – Неужели тамошние жильцы так бедны?
– Кто их знает, – пропыхтел Панкс, доставая грязную руку из кармана цвета ржавчины с серым оттенком и пытаясь грызть ногти, которых не было, – бедны они или нет. Они говорят – бедны, но ведь это все говорят. Когда человек говорит, что он богат, можно почти наверняка сказать, что он не богат. К тому же, если они действительно бедны, то вы ведь не можете этому помочь. Вы сами сделаетесь бедным, если перестанете собирать вашу ренту.
– Пожалуй, что так, – заметил Артур.
– Вы не можете открыть свой дом для всех бедняков Лондона, – продолжил Панкс. – Вы не можете отвести им всем даровые квартиры. Вы не раскроете им ворота: пожалуйте, мол, будьте как дома!
Мистер Кесби покачал головой