Уже чуть внимательнее покопавшись в документах, я обнаружил и другую бумагу. Здесь были описаны все деревни, которые принадлежат Жебокрицкому, и поставлена печать с подписью до боли известного мне чиновника, знаменитого теперь наличием слабого желудка. Земский исправник Молчанов подписал документ, в котором, в отличие от Инвентаря, описывается МОЯ деревня, часть леса, реки…
Не сказать, что я стал специалистом в сфере права Российской империи середины девятнадцатого века. Но, насколько я знаю (пришлось почитать об этом перед судом), после реформы Киселёва именно Инвентарь является основополагающим документом при любых земельных спорах. Если бы не было у меня понимания, какое ворьё и жульё сидит на чиновничьих стульях в Екатеринославе, то я сразу подумал бы судиться наново.
Жульё или нет, а я найду возможность, чтобы вернуть своё. Пусть там деревушка всего-то на одиннадцать дворов, но земельки прирезано к ней немало, никак не меньше двух сотен десятин. Да и это не так важно. Просто всё, что моё – должно оставаться моим же.
Завернув деньги и документы в холстину, после ещё раз обмотав шерстяной тканью, в том же вещмешке я вновь зарыл свой клад, или даже сокровище, поглубже, под камень, чтобы меньше промокло.
Не сильно ли я задержался? Впрочем, всякие проблемы могут возникнуть у человека в лесу. Но нужно спешить, мне еще сегодня медогонку и первые рамочные ульи принимать. Нужно же не только забирать деньги у соседей, но и самому зарабатывать. Планов громадье, только не нарушили бы мне их еще каким поджогом.
С этими мыслями я вышел из леса и обрадовался первым каплям, шлёпавшимся мне на темно-русую макушку. Если будет сильный дождь, то даже прихвостни Жебокрицкого не отважатся соваться. Потому пока что я смогу спокойно поработать в мастерской.
Глава 5
Командиром мастеровых, как почему-то принято было называть начальника мастерской, был Козьма Иванович Проташин, отец Саломеи. Стало быть, Саломеи Козьминичны. Проташин – мужик во всех отношениях основательный. Наверное, от этой серьёзности он всегда имел чуть хмурый вид, будто недовольный чем-то. Цену себе знал и не чинился. Можно было подумать о том, что он так ведет себя именно со мной, но я уже знал, что и мой покойный батюшка позволял мастеровому разговаривать с собою почти как с равным.
Рабочая одежда у Козьмы была такой, что не каждый крестьянин позволит себе в праздники надеть: плотная, шерстяная. Козьма был светловолосым, короткостриженым, и бороду тоже стриг. Проташин не выдавался в плечах, как это свойственно многим кузнецам, но был крепким и с немалыми кулаками. Ну, не зря же мой реципиент побаивался отца Саломеи, несмотря на то, что был барином.
Я уже знал всю подноготную, почему этот мастер работает именно в моём поместье, а не где-нибудь, скажем, мастеровым на Луганском заводе или Тульском. Кстати, ранее он и там, и там работал.
Как это часто бывает с русским человеком, виновата слабость мужская перед алкоголем. Слава Богу, что в этом времени пока