Игорь Моисеев говорил, что танец – автопортрет народа. Неудивительно, что многочисленные кавказские лезгинки повторили судьбу своих наций. После веков изолированной жизни в горах они спустились на равнину, зачастили в банкетные залы и смешались между собой. Одни освоились в городском ритме, другие получили блестящее образование и ушли в академизм, заплатив за это отрывом от корней. И все равно на сельских праздниках гремят свои, родные танцы, и вручаются фантики, и запрет на прикосновения лишь разжигает страсть. Ничего, что на смену зурне пришли синтезаторы, а то и умца-умца из багажника «Приоры». Не беда, что гуляния в аулах все больше похожи на дискотеку, и даже почтенные старейшины не брезгуют медляками. Оставим неизменное кунсткамерам. Все живое развивается, и сейчас, в XXI веке, лезгинка продолжает жить. Ведь пока нация сознает себя, она выражает это в движении.
Дюжий дагестанец в куртке с эмблемой борцовского клуба, шортах и кроссовках танцевал вальс с хрупкой балериной. Стайка девушек репетировала прыжки, неподалеку щебетала парочка влюбленных (оказавшихся на поверку мужем и женой), а парень в углу то делал стойку на голове, то принимался крутить фигуры брейк-данса.
Центром этого пестрого вихря был сам балетмейстер. Он не мог и минуты усидеть на стуле, словно тот был утыкан иголками. Юношам Муса Оздоев показывал мужские партии, девушек собственным примером учил элегантно запрокидывать голову, а тех, кто неправильно держал осанку, щедро награждал шлепками, не различая возраста и пола. Зрелище, обычное в Нью-Йорке или Москве, но непредставимое в сердце одной из мусульманских республик Кавказа. И это не вызывало ни малейшего протеста! Пускай местным танцорам далеко до Лопаткиной и Цискаридзе, но махачкалинский балет преображает жизни и распахивает новые горизонты не меньше, чем его титулованные собратья. Не это ли отличает подлинное искусство от подделки?
Вы не понаслышке знаете московский и питерский балет. Сейчас вы пытаетесь развить это