– Выйдя из Пантеона, ты сказала, что тебе не хватило лепестков. Здесь сто одна роза, в каждой из которых по двадцать лепестков. Значит, у тебя есть еще две тысячи двадцать лепестков, – произнёс Борис, без спроса поцеловав меня в щеку.
Я встала и-за стола и прижала цветы к сердцу так, как больше никогда не позволяла шипам дотрагиваться до самой трепещущей части тела, которая с каждой секундой все чаще билась. Я хотела петь, читать стихи и смотреть лишь на него. Я ощущала разнеженность, замешательство и… любовь. Наверное, это была она. Борис. Это первое имя живет, звучит и дышит во мне до сих пор.
После ужина он проводил меня до гостиницы и пообещал забрать из отеля около пяти утра, чтобы отвезти в аэропорт. Я зашла в комнату, набрала ванну ледяной воды, в которую закинула лежащий у чайника сахар, а затем опустила в нее стволы цветов. Я была такая пьяная, такая молодая и ничем не обременённая. Я хотела отщипывать от себя счастье, которого, казалось, было в избытке, и раздаривать всем опечаленным незнакомцам.
Утром я вышла из отеля, и Боря отворил мне дверь в машину. Впервые мне совершенно не хотелось возвращаться домой, поэтому тягостную тишину Боря прервал включёнными на радио новостями.
– О чем они говорят? Я же не понимаю итальянский… – поинтересовалась я, растерев до розовизны лоб.
Борис не ответил и вдруг, подъехав к вокзалу, мы остановились.
– Что мы делаем у вокзала? Я не доеду на поезде до Москвы…
– Уезжаем в Венецию. По радио сообщили, что аэропорт закрыт и все сегодняшние рейсы отменены.
– Борь, посмотри на небо, безоблачная погода. Как это возможно? В России даже во вьюгу рейсы не отменяют…
– Сегодня бастуют железнодорожники, а митинги здесь порой настолько масштабны, что работа аэропорта может быть приостановлена на пару дней. Вот что переняли жители Рима из Древней Греции, так это демократию, только в видоизменённом виде.
– Ты же непричастен к тому, что тысячи пассажиров сегодня не доберутся до нужного места назначения? – испуганно спросила я, так и не дождавшись ответа.
Бастовать, как римские железнодорожники, мне виделось тривиальной нуднятиной. Может, я лишь уцепилась за пустяковый повод остаться с Борисом. Желательно навсегда. Точно, это было не «может», это было «наверняка», незаметно перешедшее в «очевидно».
Сев в скоростной поезд, я быстро уснула, а пробудилась лишь уже на родине Паладио и Каналетто.
Выйдя на площадь Святого Марка, мы сели в гондолу с сиденьями из бордового бархата, которая слегка напоминала плавающий на воде темный гроб дедушки Захара. В мрачно-бирюзовой воде отражались коричнево-оранжевые дома. Гондольер в тельняшке и шляпе с широкими полями запевал итальянские песни, еще большее влюбляя меня и в Венецию, и в Бориса.
Выскочив на мосту Риальто, мы с Борей присели