Проблемы, с которыми сталкивались советские рабочие, были более чем реальными. Во внутреннем докладе (от 10 ноября) на основе секретного донесения ОГПУ о состоянии столовых отмечалось, что половина из них работает с большой перегрузкой и что «во всех столовых (даже в закрытых) имеют место значительные очереди, что вызывает недовольство рабочих и отрицательно отражается на трудовой дисциплине». Агенты ОГПУ сталкивались в столовых с крысами (живыми и мертвыми), тараканами и мухами (в том числе в супе), нехваткой ложек, вилок и ножей (из-за чего посетителям приходилось долго ждать, когда они освободятся), недостаточной питательностью блюд, не отвечавших дневной потребности людей в калориях, кражей продуктов работниками и неописуемой грязью [353].
Как и два года назад, на Шахтинском процессе, все «доказательства» на процессе Промпартии сводились к признаниям, сделанным на допросах в ОГПУ и повторявшимся на суде. (В опубликованном обвинительном акте отмечалось, что один арестованный инженер «умер на допросе».) Никаких свидетелей не вызывали. Все восемь подсудимых признали себя виновными. Леонид Рамзин, директор Всероссийского теплотехнического института, сознался в том, что возглавлял подпольную партию, и говорил о панике за рубежом, вызванной советскими успехами, и о грядущем нападении Румынии, к которой должны были присоединиться Польша, а затем и Франция при поддержке британского военно-морского флота и в сговоре с эмигрантами [354]. Двое из упомянутых эмигрантов умерли еще до того, как якобы состоялись встречи, о которых шла речь. Кроме того, Рамзин в качестве предполагаемого главы будущей буржуазной республики назвал русского инженера, который восхищался Гербертом Гувером (как инженером), но уже был без всякого публичного суда казнен по одному из предыдущих дел [355]. Но это никого не смутило: прокурор Николай Крыленко намекал на скрытые связи между «буржуазными специалистами» и правым крылом партии. В целом опубликованная стенограмма процесса, возможно, была на тот момент лучшим и наиболее подробным описанием того, что творилось в голове у Сталина: возможное и реальное были сплетены в один сюжет, который мог быть – и должен был быть – правдой [356].
На процессе в полной мере проявилась и жестокость Сталина. Если в случае Шахтинского дела он умышленно посадил несколько германских граждан на скамью подсудимых как раз тогда, когда шли переговоры о советско-германском торговом соглашении, то сейчас его мишенью стала Франция, которую он незадолго до того объявил «наиболее агрессивной и милитаристской страной из всех агрессивных и милитаристских стран мира» [357]. Франция наложила ограничения на импорт из СССР; советские власти ответили сокращением импорта из Франции [358]. Крыленко вызвал в зале смех, зачитав пришедшие из Франции известия о том, что в Париже против процесса протестуют русские эмигранты: великие князья, священники,