В память о Тихоне. Алексей Жданов

прошёл к кухне. Из окна небольшой кухоньки Тихон увидел свою бабушку, которая стояла в огороде, забавно утопая старыми галошами в чёрной плодовитой земле, размытой совсем недавно растаявшим снегом. Она о чём-то громко через забор говорила с соседкой – такой же точно заботливой и трудолюбивой женщиной, каких, впрочем, много в старых, забытых миром деревнях.

      Тихон, не беспокоясь более, что его кто-то увидит, снял с вешалки старую дедову куртку тёмно-зелёного цвета. Чёрный мягкий воротник, да пятна на ней – окрас солдата – чуть ли не единственное, что правда ещё напоминало о деде. Так бывает иногда, когда человек умирает. Самого его давно уж нет, но сухие в слякоть и даже в зиму будто бы тёплые всё ещё его вещи почему-то остаются. И конечно, стоит тебе только дотронуться, ты тут же поймёшь, что никаким теплом от них не веет, что тебе просто грустно, и что ты выдумал всё это сам. Но, хотя и ломается эта приятная сладость о горькую жизнь, всё-таки кажется, что даже тогда, когда уходят люди, ещё долго остаются их неясные тени. И с каждым днём они, как следы на песке, смываются волнами времени. Тихон нос спрятал в пушистый ворот и вдохнул пару раз запах старого, ещё, наверное, советского одеколона и пота, скатывавшегося не раз и не два по большой загорелой шее, когда Борис Ильич – крепко сшитый мужик из деревенских – чистил снег в этой самой куртке и высоко закидывал старую деревянную лопату. И Тихон, никогда не тяготевший к работе руками, почуял даже не аромат, а будто бы ту самую душевную ноту силы, свежести, свободы и размаха. Размах духа, размах лопаты, размах отворотов куртки, оголявший рваную майку-тельняшку. Будто бы по венам его сама кровь побежала быстрее, как резвый боевой конь. И головная боль, и тяжесть дневного противного сна, и голод ушли. И мышцы его – от природы малые и слабые – наполнились почему-то силой. Он накинул куртку и, тихонько открыв дверь, выскользнул наружу. Проспав весь день, этот больной и измученный ребёнок только к вечеру смог выйти наружу. В шесть вечера тут ещё светло, но весеннее солнце грело не сильно, поэтому гулять в старой куртке Тихону было приятно, она обнимала его, пахла родным дедом и детством и всё ещё давала силу. Ветер дул с севера, редкими порывами только иногда приходя c северо-запада. Был он ещё по-зимнему игрив и как-то суров, но в столь приятный вечер не гнал домой случайных прохожих, а только немного обдавал прохладой. И, как и принято в такую погоду, на улице веселились соседские мальчишки. Жившие тут с рождения, закалённые, по-деревенски бешенные, даже первобытные в своём задоре, они сняли куртки и шапки и, закинув их гурьбой на подтащенное к облезлому забору бревно, играли в футбол старым, ещё лет пять назад кем-то купленным в городе мячиком. Шестигранный узор на нём, обычно чёрно-белый, совсем истрепался и теперь походил на какое-то чёрно-серое месиво, но детвору это совсем не пугало. Наоборот, даже и не зная об этом, все они испытывали подобие гордости. Шрамы украшают мужчину не потому, что они красивы, а потому что говорят с одной стороны о богатом его опыте и множестве опасностей,