Малек провёл пальцем по фамилии на папке. Чернила расплылись, как если бы кто-то провёл по ним мокрой рукой. Он видел такое раньше – в монастырских записях, где особо опасные откровения «размывали», чтобы текст переставал быть текстом.
Он сел на скрипучий стул, открыл папку. Первые страницы – формальности: имя, возраст, диагнозы. Пограничное расстройство, истерические припадки, депрессия с суицидальными мыслями. Ни слова о том, что действительно важно.
Потом шли показания свидетелей – те самые, которые всегда пахнут фальшью. Малек читал медленно, словно вслушивался в текст:
«Она говорила о голосах, которые приходят по ночам.»
«Иногда её находили во сне с раскрытой книгой в руках.»
«Она считала, что через неё говорят мёртвые.»
«Мы не придавали этому значения.»
Ложь – подумал Малек. Он знал эту интонацию. Так пишут показания не люди, а те, кто их диктует. Слишком чисто. Слишком аккуратно. Как если бы это был отчёт для страховой компании, а не история реального человека.
Малек достал сигарету, крутил её в пальцах, но не закурил. Здесь и так было чем дышать – пылью, временем, чужими страхами, застывшими в бумаге.
На последней странице был газетный вырезок. Малек узнал его сразу. Этот номер газеты он когда-то держал в руках сам – год назад, когда случайно наткнулся на статью о Виктории. Но тут статья была не полной. Вырезан кусок – тот, где упоминалась «неофициальная версия» её исчезновения.
Малек провёл пальцем по краю бумаги, где остались следы клея. Кто-то оторвал важное. А значит – именно это и есть ключ.
Он закрыл папку, прижал её к груди, сел на подоконник, уставившись в мутное стекло.
Флэшбек
Мальчик лет десяти стоит в подвале монастыря. Мрак такой густой, что кажется – его можно черпать ладонями. На столе перед ним лежат те самые «неофициальные» папки, которые нельзя открывать даже настоятелю. Влажный воздух, запах плесени и чего-то сладковатого – может, старого воска, а может, застарелой крови.
Он тянется к папке, дрожащими пальцами раскрывает её и видит там не отчёты, а письма. Письма монахинь, которые исчезли. Их почерк, ломкий, нервный, танцующий по бумаге как одержимый.
«Я больше не слышу голоса Божьего. Только дыхание того, кто стоит за моей спиной.»
Конец флэшбека
Малек вернулся в реальность. Его пальцы всё ещё сжимали папку с делом Виктории. Он знал этот почерк – её последние записи, приписанные в углу одним резким движением: «Я видела свет, он ослепил их».
Малек поднялся, спрятал папку под пиджак, вышел из архива, не закрыв за собой дверь. Пусть воздух выветривается.
Малек шёл медленно, ступая так, чтобы каблуки не слишком громко стучали по линолеуму. Местные сторожа были ленивыми,