Дверца отворилась. Снаружи стояли двое, освещаемые керосиновой лампой. Тот, что посветлее, спросил густым басовитым голосом:
– Что тут у вас творится за чертовщина?
– Эта дрянь меня укусила, и нос чуть не сломала, – он сплюнул на землю чёрный сгусток, наклонившись за край кибитки. – А, может, и сломала. Поговори с ней.
Светловолосый кивнул. Молодой он был, но страшный до чёртиков. Особенно, когда лампа освещала левую половину лица, похожую на корку высохшего на солнце апельсина. Вот его бы в театр играть великана. Малыши развизжались бы так, что в штанишки напрудили. Рядом с ним стоял рыжий, нос-картошкой, волосы торчат в разные стороны, один глаз косится куда-то, а второй тебя прожигает. Очень уж он был похож лицом на свесившуюся голову с поломанным-неполоманным носом. Близнецы. Но один всё же краше будет.
Великан присел на корточки. Его лицо было совсем близко, но почти неразличимо: фонарь находился сзади и освещал только волосы, превращая их в нимб.
– Зачем же ты так, м? – тихо произнес он голосом расстроенной нянечки.
– Я не хотела, мне надо домой.
– Нам всем надо домой, но почему-то же мы так себя не ведем. Не бьёмся и не кусаемся, а?
Лидди потупила глаза.
– Теперь мне придётся преподнести тебе урок.
А затем великан резко встал во весь рост, вытащил её за ногу из чёрной кибитки и повалил на землю. Шлепнулась так шлепнулась, аж в ушах зазвенело. Чуть привстав, не успела она опомниться, как пощёчина снова повалила её на грязь. Звякнула пряжка ремня, и зажгло икры. При первом ударе Лидди от неожиданности потеряла голос. А от второго – взвыла как собака.
– Пожалуйста.
Великан поморщился и вновь взмахнул сухой жилистой рукой. Знала ли она что-то о боли? Боли, когда ударяешься мизинцем о тумбу – да. Когда катишься кубарем с лестницы, оступившись – может быть. Но такой? Никогда. Никогда.
– Не надо.
Последний пинок носком ботинка по ребрам выключил керосиновую лампу, звёзды и луну. Растворились во мраке два брата, что безучастно смотрели показываемое им представление. Не слышны были больше звонкие удары. Мир закончился, остались только ухмылка на тонких губах да довольные бесцветные глаза на памяти. Вот и всё.
Сколько времени они ещё ехали – неизвестно. Всю дорогу Лидди провела в небытие и проснулась уже на пороге здания из красного кирпича. Таких фабрик в Хаддерсфилде было полно, может, это одна из них? Не похоже. Вокруг был лишь пустырь. Просёлочная дорога и высокая сухая трава. Ни шпилей церквей, ни речки, ни лавок. Ничего. В этот момент Лидди поняла, что ещё не скоро узнает, купила ли маменька шотландские лепёшки и куда убежала гадина-Фанни. А, возможно, совсем никогда.
2
Сейчас.