“Движимые этим чувством, – говорил он, – чтобы узнать истинное положение вещей от лиц беспристрастных, чтобы внести на самый театр действий экспедиции истинное выражение мысли национального собрания и правительства как относительно цели, так и относительно характера, который должна, до конца и при всех обстоятельствах, сохранять французская экспедиция, мы посылаем, по решению кабинета и по совету правительства, человека, пользующегося полным нашим доверием, испытанного нами в тяжелых обстоятельствах и всегда служившего делу свободы и человечества, – господина Лессепса, если вам угодно знать это имя”.
Действительно, Лессепс не отказался от этого поручения, хотя положение его в Италии обещало быть нелегким и к тому же стесненным той инструкцией, которою снабдило его министерство иностранных дел. Эта инструкция предписывала ему наладить отношения с Римской республикой, избегая, в то же время, всякого выражения, которое могло бы дать повод этой республике предполагать, что Франция признает ее как государство. Необходимо было, наконец, избегать всего, что способно было вызвать неудовольствие папы. А между тем его святейшество еще ничего не высказал до этого времени относительно того, какого образа правления рассчитывал он придерживаться на случай своего возвращения в Рим в качестве государя, и, по-видимому, желал возвратиться к тем порядкам, которые привели его к бегству из Рима. Таков был гордиев узел, который приходилось распутывать Лессепсу. На самом деле этот узел был гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд, хотя и тогда он был очень сложен. Прежде всего, конечно, существовала необходимость в прекращении враждебных действий с обеих сторон, а потому сразу же по приезде Лессепс явился к Удино и, ознакомив генерала с оценкой, которой подвергла палата его наступление на Рим, попросил остановить осадные работы. Затем, как только стало рассветать, Лессепс поехал в Рим. Город пришлось объезжать кругом, потому что все ворота были заперты, а стоявшие на городских стенах часовые брали ружья на прицел и опускали их, только увидев белый платок на палке кучера. Наконец одни ворота отворились, и Лессепса впустили. Большинство населения, как заметил Лессепс, еще не забыло нападения французов 30 августа и поэтому было настроено воинственно, другие требовали признания республики, третьи рассчитывали на революцию в самой Франции, и, наконец, были такие группы, которые готовы были передать город французам. В общем, Лессепс еще более убедился в необходимости осторожности и поспешил еще раз договориться об этом с Удино. “Нам необходимо, – писал он начальнику французского корпуса, – хорошо представить себе наше положение, ничего не ускорять и не возлагать на наше правительство задач, противных цели, которую оно объявило