Фундаментальные деструкции социальной синергии по самым разным основаниям – «верхи и низы», «город и деревня», «стремление к независимости и единение с Польшей» – закреплялись культурными, лингвистическими, конфессиональными, правовыми, социально-психологическими и другими различиями. Особенности указанных различий в белорусском обществе (которые естественным образом присутствуют в любом социуме) заключались в том, что они не дополняли друг друга, а, напротив, взаимоисключали. Иначе говоря, все составлявшие белорусское общество социальные группы, de jure объединенные государственно-политическим статусом (и Статутом) ВКЛ, de facto являлись замкнутыми и самодостаточными сообществами без каких-либо общих консолидирующих идей, идеалов, лидеров, интенций, политической воли.
Все эти диссипативные процессы находили свое отражение в национальном сознании. Мыслители и общественно-политические деятели того времени – Л. Зизаний, М. Смотрицкий, И. Копиевич, Г. Косинский, С. Полоцкий – видели и фиксировали лишь некоторое своеобразие этнонима «белорусы» и связанные с ним самоопределения. Вместе с тем они не проводили существенных различий между ними, украинцами и русскими, считая их ветвями одного целого – древнего «русского народа». Аналогичных представлений придерживались и исследователи «дальнего зарубежья»: «отец» славянской филологиичех Я. Домбровский, другие европейские языковеды и историки[61].
Тем не менее белорусский народ всегда находил в себе силы к сохранию собственной идентичности и духовный потенциал к возрождению. В униатских храмах и школах при православных братствах и монастырях некоторых католических орденов продолжало звучать белорусское слово. Безусловно значимой в общекультурном плане была активность ополяченной белорусской шляхты в области сценического и музыкального