– Ведь она выла кажную ночь! Может, лапы у ей болели, может, еще что, но только людей тревожила понапрасну. Жена моя, бывало, соскочит середь ночи: "Ой, Натолий, не забрался ли кто?!" Она у меня учительница, у ей сон чуткий. И шкура-то хорошая была, такой мех толстущий… Н-но, зараза, тудыть твою… – и он снова обрушился на кобылу, которая и без того тянула нас из последних сил.
Да скоро ли, когда же наконец? – озиралась я тоскливо. Никакого проблеска, уж не сбился ли он спьяну с пути?
И опять он точно мысли мои прочитал – остановился.
– Слышь?! – привстал встревоженно.
Я не слышала ничего, хоть и капюшон откинула.
– Должно, показалось… – проговорил он и вылез из саней. Поправил холстину, прикрывавшую короб, и вытащил из-под шкуры, на которой сидел, какой-то предмет, похожий на… топор.
Ни малейшего шороха я по-прежнему не могла уловить и только следила, как он отошел чуть в сторону, положив топор (да-да, топор!) на край саней… Шага на три отошел, все более пугая меня своим поведением, нежели угрозой нападения каких-то там волков. Постоял с минуту, а затем – вот это-то я услышала – помочился…
– Поди и ты, облегчись маленько, – предложил он с неожиданной заботой, застегивая на ходу ширинку. И, не дожидаясь ответа, тронул.
Желтый огонек, мелькнувший коротко среди деревьев, показался сначала призрачным – вот он мигнул, а вот опять исчез, будто дразня… Однако сани покатили скорее – мы обогнули еще один мысок леса, с разгону ухнули в неглубокий, доверху наполненный снегом, овражек и въехали, наконец, на какую-то улицу, едва освещенную одиноким фонарем. Быстрым рядом проскочили мимо нас темные оконца, чуть не до половины вросшие в сугробы, черный палисадник выдвинулся острым углом… Пахнуло дымом.
– Тпрр-ру, Венерка! Стой! – затормозил возница, и было как-то удивительно, что лошадь, после всех грубых ругательств, которыми осыпали ее в пути, вдруг оказалась – "Венеркой".
– Ты что ль, Натолий? – послышался из-за забора осторожный старушечий голос.
– Принимай гостей, Прасковья! Сажай на печь да оттаивай…
– А хлеба-то привез? – спросила старуха, все еще невидимая мне.
Скрипнули ворота… Хлебовоз нырнул в короб и застучал там промерзшими буханками, пересчитывая вслух, а я, едва поднявшись на занемевших ногах, сказала:
– Здравствуйте, баба Паня! Это я к вам приехала, как вы писали.
3
Проснулась я от какого-то шумного продолжительного вздоха:
– Ах-ха-хае-хое-хо-о…
И не сразу сообразила – где ж это я? Рядом, заслоняя меня ото всего, колыхалась синяя с мелким узором занавеска, от которой разливался холодный голубоватый полусвет. Незнакомый пододеяльник, натянутый до самого носа, был сшит из лоскутов, я различила на нем неровные ручные стежки. Где-то за моими ногами поблескивали никелированные шарики – на спинке кровати. Вздох повторился громче прежнего, и в тот же миг, учуяв крепкий хлебный запах,