– Зряшное дело, письмо-то… Не поедет он никуда! Конверт только зря истратишь…
Слова эти, какими бы жестокими ни были, конечно, не остановили меня. И кто бы говорил – то злополучное письмо, которое отправила она сама, благополучно дошло до адресата!
Почтальон жил, как я выяснила еще прежде, на самом краю деревни – противоположном от нас. Пришлось, поэтому, пройти из конца в конец по всей улице, которая показалась мне на этот раз невероятно длинной. А все оттого, что редкие дома разделяли пустыри, образовавшиеся на месте бывших подворий. Черные эти избушки были точно ненадолго уцелевшие зубы в уже почти беззубом рту.
Подступы к последней избе оказались самыми трудными – снег наползал на нее плотными бурунами, даже сомненья взяли, жилая ли она? Однако оттуда, изнутри, донеслась музыка, и когда я, начерпав полные валенки снега, пробралась-таки к крыльцу, то даже определила, что это надрывно хрипела Распутина – "Иг-г-грай, муз-з-зыкант…" Никто не ответил на мой стук, и я вошла так, без приглашения, ведь здесь и не принято было стучаться.
Первое, что я увидела, был носок – толстый шерстяной носок с залатанной пяткой. Вместе с ногой он был выставлен далеко за край кушетки, чуть не поперек двери. Другая нога скрывалась под темным байковым одеялом, под которым и угадывались, уже в целом, очертания лежащего человека – кого же еще, как не Почтальона? Во всю мощь гремела в углу большая старинная радиола, посвечивая оттуда желтой лампочкой (сразу напомнившей мне куриный глаз). В полутьме я чуть было не наступила на какую-то тряпку, валявшуюся у порога. Но тряпка вдруг заскулила и отползла к кушетке – то оказался крохотный щенок.
– Добрый вечер! – погромче сказала я, чтобы перекричать радиолу, хотя был, конечно же, не вечер еще, а просто сумрачный день.
Почтальон не шелохнулся. Одеяло было натянуто до самых темных очков, и оттого неясно было и тревожно – спит он или смотрит сейчас на меня? И рука у него как-то странно свисала, плетью… Я шагнула поближе, наклонилась даже:
– Добрый…
Только тогда он приподнял голову. Стал тереть пальцами очки, не снимая их, и будто не узнавал меня.
– Я принесла письмо, как мы договаривались.
– А-а… – протянул он, нашаривая сапоги, которые стояли тут же, возле кушетки.
Встал и сразу наступил на щенка – тот, взвизгнув, опрокинулся на спину, засучил лапами.
– Так, так, – пробормотал Почтальон, разглядывая конверт, к самым очкам его поднеся. – Марка старая, надо добавить… – пошевелил губами, высчитывая в уме, – надо добавить сорок восемь рублей.
– Я не взяла с собой денег, – опешила я.
– После тогда принесешь. Не забудь, я помечу.
Отряхиваясь от мелких перьев, которые отчего-то сразу, как он встал, разлетелись по избе, подошел к радиоле пружинистой, чуть вихлястой походкой. Склонив ухо, сдирижировал, взмахнул рукой на припеве: "Иг-г-грай, муз-зыкант!", и только тогда