и в тесных, неухоженных дворах
неистовствует та же детвора,
где, словно тень особого тавра,
в окне напротив – белая герань,
смотрящаяся в мир как бы извне —
цветы, что исповедуются мне,
которым исповедуюсь и я
в счастливые минуты бытия…
Мы, словно пара диких журавлей,
живущих в тесноте среди людей.
Девушка в красном кимоно
Фрагменты гипнотического сна,
исчезнувшие в прошлых временах,
где ты в безумно красном кимоно,
как будто бы сошедшая с панно,
в мой мир из асотических ночей,
оставшаяся в вечности ничьей…
Придуманный фантомный облик твой
размыт уже не раз седьмой водой.
Видения сошли давно на нет.
Смотрю с тоской тебе я часто вслед.
Все то, что будет после, было до.
Ты, словно внесценический Годо,
бесследно затерявшийся в годах.
Ты та, кого я ждал и буду ждать.
Ависага
Суетою чужой, захожей,
явью ложной, погрязшей в дрязгах,
входит утро в моё безбожье…
Обними меня, Ависага!..
Прикоснись к мысли мыслью ясной.
Словом к слову не для огласки…
Телу зябко во тьме ненастной.
Сердце жаждет тепла и ласки.
За окном ускользает где-то,
в паутине размытых линий
не распятая хлёстким ветром
теснота предрассветной сини.
И растёт в тишине гордыни,
той, что так и не осознали,
одинокий, как глас в пустыне,
шёпот давней немой печали…
«Истлевающие мгновенья…»
Истлевающие мгновенья,
как смола в костре на поленьях.
День из радости тихой выткан.
Суета шита белой ниткой.
Тень скользит по стене улиткой.
Явь грядущая – сущей пыткой.
Лиц бесстрастных – неразличимость.
Душ заблудших – неизлечимость.
Толпы страждущих, суматошных,
безрассудно застрявших в прошлом.
Толпы алчущих и скорбящих
о потерянном настоящем.
Лицемеры, льстецы и судьи…
Мелет время людские судьбы.
Стрелок сломанных мерный скрежет —
мир надежд и безумств безбрежен.
Нить плетёт свою Ариадна…
Вот он подлинный рай и ад наш!..
Отзовись из глубин кромешных,
назовись чужаком нездешним,
кинь монетку: орёл или решка?..
Кто я: ферзь или только пешка?..
Как мне с временем этим слиться,
не растратить себя, смириться?..
Ночь