Диез снова уставился на бездонное, застывшее в бесконечном падении звездное небо.
– Помнишь городок Сухие Рыбы, где мы недавно отдыхали? Он совсем недалеко отсюда и стоит как раз на Большой Дороге.
Штерн потянулся и подкинул в костер новую палочку.
– Остальные не вернутся.
Худощавый парень молча кивнул.
На исходе следующего дня Штерн увидел крыши родного сеттла. После многих часов размеренного, убивающего мысли бега еле ощутимый запах взрыхленной земли, сена, дыма и жилья ударил в голову не хуже браги. Запах дома.
На вершине до боли знакомого холма рекруты остановились. Здесь была цель формального задания, которое им дали в лагере. Нужно было оставить свой след. В ложбине около вершины холма быстро вырыли ямку. Каждый достал из рюкзака небольшую табличку с собственным именем. Прикрывая свою комковатой землей, Штерн вспоминал другой вечер на этом месте. Как и тогда, внизу шумела река. Казалось, все случилось невероятно давно… Его кольнуло странное чувство сомнения, вот только он не мог понять, в чем именно сомневается. Некоторые курсанты уже знали, что Штерн родился здесь. Он не делал секрета. Поэтому, когда он шагнул в сторону разноцветных заборов, никто не окликнул его. И все же на середине пути юноша услышал торопливо приближающиеся шаги.
– Никогда не был под крышей сеттлерского дома, – улыбнулся Диез в ответ на удивленный взгляд. – Хотя не скажу, что я вообще часто бывал под крышами.
Вечернее солнце красило крыши охрой. Улица была пустынной, будто в большом, многолюдном сеттле внезапно не осталось живой души. Штерна это смущало совсем немного. Он знал, что жизнь течет в этих домах тихо, не выставляясь напоказ. Его отсутствие было совсем недолгим по сравнению со всей сознательной жизнью, проведенной здесь. И все же что-то было не так. Его удивляли и беспокоили взгляды, которыми редкие встреченные сеттлеры бросали ему вслед. Хотя его лицо было открыто, серая одежда милита будто отделила его от людей. Даже когда кто-то узнавал его, вместо простого и теплого приветствия юноша натыкался на недоверчивость. Но что хуже того, он сам не мог поймать того знакомого с детства чувства, когда все вокруг было частью его самого, когда небо, люди и стены будто были