Я лег спать очень рано, и потому проснулся ночью и не мог более заснуть. Поправив костер, я придвинулся в нему, чтобы согреться. Не имея часов, я не знал, сколько осталось времени до рассвета. Наскучив сидеть ничего не делая, я разбудил своего казака и велел готовить чай. Аин тоже проснулся. Мы напились чаю, но рассветать не начинало. Томский спросил аина, сколько осталось до рассвета; тот вышел из юрты посмотреть небо, и возвратившись показал руками семь сажен, как они меряют дабу и проч. Меня очень позабавил этот способ измерения времени, в котором я конечно ничего не понял. После чаю сон начал клонить меня, и я снова уснул. Скоро после рассвета, я встал и тотчас снарядился в дорогу. В 10-м часу утра я приехал в Томари. Во время пребывания моего в Туотоги, я снова расспрашивал про русских, бывших на Сахалине. Аин рассказал мне, что перед прошедшее лето приехали на лодке четверо русских, так же одетых, как наши матросы, что никто не знает откуда они приехали, что японцы их отвезли на Мацмай. Этот рассказ навел меня на мысль, что может быть это были матросы, бежавшие из Петровского; постараюсь разъяснить это дело.
Еще рассказал мне тот же аин про дурной поступок с ним Хойры (также аин). Когда он приехал в Томари с тем, чтобы на другое утро ехать со мною в Туотогу, он остановился, как и прежде делывал, ночевать у нас в 3-й казарме. Хойра там же спал. Последний лег спать, а приехавший аин разговаривал еще с казаком Крупеннным. Увидев на стене казацкия сабли, он попросил показать их и спросил, когда и как Крупенин надевает ее на себя. Тот довольно глупо привел в пример, что если бы джанчин приказал воевать с японцами, то он бы надел саблю и пошел бы сражаться. На другой день Хойра пошел в дом японцев и рассказал, что аин из Туотоги говорил в русской казарме, что хорошо бы их саблями перебить японцев. Японцы, всегда принимавшие хорошо этого трудолюбивого аина, услыхав этот рассказ, приняли его холодно, когда он зашел к ним; он спросил аинов, не знают ли они причину, и те передали ему, что Хойра виновник