Между тем, напечатанная нами часть дневника покойного Буссе вызвала возражения такого свойства, которое не имеет ничего общего с тем общественным интересом, ради которого мы публиковали дневник. Возражал Г. И. Невельской; он имел главное начальство над сахалинской экспедицией, сопровождал в половине сентября 1853 г. из Петровского наш дессант, указал место на острове, где дессант должен был укрепиться на зиму, и возвратился в себе в Петровское в конце сентября. Другое возражение доставил Н. Б. Рудановский, прошедший осень, зиму и весну вместе с г. Буссе в новом Муравьевском посте – так названо было первое наше укрепление на Сахалине в честь ген. – губ. Восточной Сибири Муравьева-Амурского; оно находилось на берегу залива Анивы, в самом японском селении. Оба возражегия напечатаны нами (см. выше: август, стр. 907); в дневнике Буссе выражались его личные мнения о своих сотрудниках; теперь и сотрудники высказали свое личное мнение о Буссе, а потому все это дело мы должны считать поконченным. Но для истории самой экспедиции из этого личного дела является еще новая черта: мы видим теперь, что, кроме множества затруднений внешних и материальных, сахалинская экспедиция страдала внутренним несогласием, столь сильным, что и теперь, спустя почти 20 лет, его эхо довольно громко разразилось между нами. Кроме того, оказывается из возражений Невельского, что такой важный, ответственный пост, как пост начальника команды, на которого возложено было притом дело государственной важности, г. Невельской – по собственному его сознанию – вручил г-ну Буссе «единственно потому, что не было тогда в экспедиции другого свободного офицера». Как бы ни было все это мало лестно для Буссе, но нельзя оправдать и назначавшего, который теперь сознается, какими отрицательными мотивами руководился он в своем выборе лица. Мы думаем, что это самообвинение сделано г-ном Невельским a posteriori, и едва ли он решился бы поставить на такой важный пост лицо, которому он не доверял и которое – не уважал, а назначил только потому, что не было «другого свободного офицера», сознавая при этом, что назначенное им лицо ни к чему неспособно. Защищая г-на Невельского от самого его, мы сошлемся на отзывы Буссе о г-не Невельском: он, несмотря на то, что расходился с ним в том или другом мнении, постоянно называет его «человеком благородных чувств, деятельного и энергического характера». Назначение на важный пост лица, заведомо неспособного и недостойного, не могло бы быть оправдано ничем. Мы думаем вообще, что весь этот спор по поводу дневника Буссе возник от непривычки у нас публично обсуждать действия лиц, поставленных в оффициальное положение; даже наши почтенные моряки, имевшие более нас случай знакомиться с обычаями и нравами прессы других стран, разделяют однако общую всем нам чувствительность, когда о нашей оффициальной деятельности говорят публично. И эта болезненная боязнь печатного слова встречается у нас на каждом шагу: на печатное слово смотрят как на опасный бич, который для безопасности и следует держать постоянно в футляре и под замком, как в средние века не знали против зла, называемого огнем, другого средства, как известное ouvre-feu, и после заката солнца запрещалось строжайше держать огонь.
Но кроме изданной уже нами части дневника Буссе, породившей вышеупомянутые прения, сохранилось еще несколько тетрадей, которые теперь приведены в порядок и почерк их разобран. Эти тетради оставляют, по нашему мнению, весьма важный интерес в политическом отношении. В первой части, обнимающей осень и зиму на Сахалине с 1853-го на 1854-й год, автору приходилось описывать работы своей команды и отношения русских к одним туземцам, так как японцы большею частью удалились. Но весною 1854-го года должен был решиться вопрос: кто поспеет раньше на Сахалин – японцы ли с Мацмая, или русские с материка? В первом случае положение дессанта в 70 человек, из которых более сорока заболело цингою, было бы