– Ну, чего расселся? Спать иди, утром с тобой разберусь.
Лягушонок нахохлился, понуро дёрнул плечами и поплёлся из-под навеса навстречу зарядившему дождю.
– Эй, Хвенсиг! – малёк так резво дёрнулся на оклик, что сразу всё понятно стало. Можно было и не спрашивать дальше, но всё равно уточнила. – Упасть-то есть куда?
Вжал голову в плечи. Ясно… Ютится где-нибудь тайком на чердаках, да в подвалах. Не по карману ему Дно.
– Да хевл с тобой… Пошли.
Так и меня когда-то Ольме-красавчик сюда привёл.
После Красной Стражи и пожара; после того, как вырвалась преждевременно магическая сила, бежала, не разбирая дороги. Пряталась всю ночь по подворотням, пока не забрела в незнакомые районы. Здесь ругались: крепко, хлёсткими словами и от души. Здесь плескали помои прямо на мостовую. Здесь не было цветочных садов и по грязным улицам не прогуливались неспешно фреи и моны, а, воровато оглядываясь, бродили неприятные на вид люди.
Я перетерпела ночь и весь следующий день. А через сутки живот свело. Была ранняя осень, зарядили промозглые дожди, и я уже третью таверну обходила стороной, всё не решаясь заглянуть.
– Чего тут околачиваешься? – крикнула мне, наконец, бойкая служанка, плеснув какие-то объедки в загончик с курицами. – Заблудилась, что ль, фифочка? Дак на площадь шуруй, к околотку. Няньки твои, поди, с ног сбились…
– У вас не найдётся немного хлеба? – тихо сказала я, сжавшись внутри в комочек. Страшно было – вот так просить, но она была первая, кто заговорил со мной за эти ужасные сутки.
– Ишь ты… – так и присела служанка на колоду для рубки мяса.
А потом внимательно осмотрела запачканные в грязи летние белые туфельки и забрызганный бархатный плащик.
– Ну, пошли, коль так, – хмыкнула она. – Хозяйка разберётся.
За этот плащик мне позволили переночевать на кухне, пообещав накормить ещё и утром. Дочке трактирщицы в самый раз пришёлся. Думаю, стоил он сильно дороже ночлега и мутной похлёбки, да только мне ли, домашнему цветочку, в двенадцать лет было разбираться в ценности вещей и денег…
Потом я снова бесцельно шаталась по городу, вдруг оказавшемуся чужим и совсем другим, чем тот, что я видела из окон нашего имения на Кирстега́т.
С лотка с выпечкой мальчишка-оборванец очень ловко стянул слойку с джемом. Раньше я бы показала на него пальцем, ведь воровать – это очень, очень плохо! Может, этому мальчику родители просто не сказали, что так делать нельзя? Ведь булочник старался, ему своих таких же деток кормить надо…
А в тот день вдруг оказалось, что голод не тётка. Не сильно-то и старался пекарь, вон, половина пирожков пригорела. Не обеднеет, закралась вдруг крамольная мысль. Ноги сами понесли к прилавку на запах сдобы. Хоть нанюхаюсь вволю, не смогу же я, в самом деле…
Лоточник обнаружил пропажу и теперь оглядывался, только мальчишки