Одиннадцать раз написал он это слово, одиннадцать имен вычеркнул. Когда умерла дочь Сарра, захлопнул книжицу и вздохнул: «Ну, слава Богу, – квит! Теперь хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». И верно, двенадцатый ребенок, чернявая Параша, одолела младенческие хвори. В этом месте кстати будет сказать, что реченная Прасковья Федоровна со временем стала супругой московского губернатора Перфильева.
На сем позвольте закончить повесть о Толстом-Американце. Отошел он мирно, успев принять Святое причастие. Исповедь длилась долго, и принимавший ее батюшка рассказывал после, что мало в ком встречал такое искреннее раскаяние и веру в милосердие Божие.
На сем, милая Лизанька, позвольте закончить мою историю, благо она подошла к весьма нравоучительному концу, да и мне пора собираться на корабль, отплывающий от камчатских берегов к острову Сахалин.
Письмо 2.
Каторжные характеры,
или Три дня среди колодников
Хорошего Вам дня, Лизанька, добрый мой ангел!
Нахожу себя в весьма затруднительном положении. Памятуя обещание мое писать о всяческих мало-мальски занимательных событиях, теперь гадаю, что можно сообщить о моем пребывании на Сахалине. Жизнь здешняя – все каторга да поселение бывших колодников, так что Вам с вашей чувствительной натурой никак невозможно знать обстоятельств здешней жизни. Ужасы кандального житья нельзя описывать в письме к такому небесному созданию, каким я почитаю Вас. Также и о социалистах и дамочках-бомбистках, которых здесь предостаточно, упоминать не считаю нужным, поскольку, хотя и велики их страдания, но мысли их, речи и образ жизни простому разуму недоступны. Да и довольно о сем предмете писано у господ Достоевского и Дорошевича.
И потому решил я, милый ангел мой, поведать Вам о некоторых людских типах, которые привелось мне встретить в рудниках и на поселении. Намеренно оставляю в стороне их преступления, ибо когда слушаешь исповедь какого-нибудь кандальника, кровь стынет в жилах от картин необыкновенного душегубства, и страшно после этого не то ночью – днем на улицу выйти из боязни встретиться с подобным типом. Кроме того, примечательны они не своими прошлыми прегрешениями, а настоящей своей жизнью, избавления от которой не ждут, а порою уже и не желают. И через это пребывают в крайне тяжком умственном состоянии, которое иные назвали бы помрачением рассудка.
Взять хотя бы здешнего сидельца Регенова, человека необыкновенной физической силы и, увы, сумрачного ума. Довольно будет сказать, что он постоянно ходит здесь с самодельным хлыстиком, который называет «бичом для человечества», а к нему в пару носит и скрипку –