– Зачем мне с тобой разговаривать? – произнёс он и стал поштучно кидать пельмени в кастрюлю с кипящей водой.
– Мы же как бы в одном помещении, судя по всему ты тут живёшь, а я…
– Что «ты»?
– А я как бы, ну вместе с Полиной…
– Я её брат.
– Ах, ну вот! – обрадовался я. – Диалог пошёл.
– Это ты пошёл.
– В смысле? – улыбка на моём лице стала таять, как иней на разорванной упаковке пельменей.
– В прямом. Ты меня утомляешь.
– Никуда он не пойдёт, – улыбаясь, сказала вошедшая Полина. – Он замечательный, он никуда не пойдёт.
Халат. Босые ноги. Её взгляд обладал той ясной самоуверенностью, которой наделены люди, знающие, зачем родились на свет…
***
Я вспомнил, как она была скоростью, светом, длинной нитью, уносящей меня в сладкий сон грёз. Она целовала меня, разливаясь облаком нежности на моём теле. Её губы скользили вдоль изгибов рук, а язык то и дело щекотал кожу моих конечностей. И если мысль материальна, то это точно не про неё. Помыслить что-то – значит ограничить территорию тайны. И Полина никогда такой не будет. И в этом я был уверен точно.
***
Ноги стали моим фетишем ещё в далёком детстве. Что-то странное было в их устройстве. Тогда десятилетним мальчиком я заворожённым взглядом наблюдал за взрослой черноволосой сестрой моего друга. Она уже училась в институте. Главное, что я запомнил в ней – это её длинные, как бесконечность ноги. Они уводили мой взгляд в неизвестность, таящуюся за тканью женской юбки. Я помню, как грациозно моя прелестница шла по улице. Это была сама уверенность. Худые, стройные ноги её изящно сопротивлялись гравитации. Они воплощали собой торжество эволюции и победу прямохождения. Каждый шаг обнажал бедро. Детские любопытство дорисовывало всё, что могло помыслить. Мой друг неодобрительно качал головой, когда я в очередной раз с восхищением смотрел на его сестру. Время прошло, я забыл её. Однако с тех пор, женский силуэт в моём воображении всегда начинал создаваться от своего основания – с пары длинных вытянутых линий.
***
Я запомнил, что углы помещения в тот день то и дело норовили соединиться в череду прорывающихся линий S.O.S. Пока Максим слушал историю моей жизни в изложении Полины, я отчего-то боялся, что пунктир материализуется в виде строгого сечения. Не дай Бог это произойдёт. Мы разлетимся вдребезги. А я так хочу, чтобы Максим всё дослушал до самого конца. На моменте, когда Полина стала говорить что-то про мои руки, лицо Максима исказилось. Появилась едва заметная улыбка, глаза заблестели, а пальцы на руках сложились в замок.
– У него восхитительные руки, – произнесла Полина, закусив нижнюю губу, – подушечки на пальцах очень упругие, но совершенно не жёсткие, внутренняя сторона ладоней очень нежная, но, по-моему, совсем не чувствительна к раздражителям.