И ещё одна мысль посещает меня, когда я думаю о том, что не увижу его десять лет.
Мне тогда будет тридцать семь. Чуть больше того, сколько было Яру, когда начался наш непонятный роман. Мне кажется, что тридцать семь – это старость, смерть. Но он тогда казался мне молодым.
Наверное, дело не в том, сколько будет мне, когда я увижу Яра в следующий раз. Дело в том, сколько лет разделило нас. Сколько лет прибавится к тем тринадцати, которые мы спустили в трубу. Вместе получается двадцать три – почти что вся моя жизнь.
Мне сейчас двадцать семь, и я вдруг думаю, что столько же было Яру, когда он впервые увидел меня.
Что сделала бы я, если бы сейчас четырнадцатилетний Яр вертел задницей передо мной? Поцеловала бы? Скорее просто затащила бы в кровать. И не дала бы ему шанса возразить.
ГЛАВА 63
С тех пор посылки я отправляю каждые три дня.
Сама не знаю зачем.
Мне просто кажется, что пока есть эти коробки – Яр хотя бы чуточку со мной. И постепенно я уже перестаю понимать, как всё прошедшее время жила без них.
Кладу в основном еду, сигареты, одежду – когда придумываю что, а с третьей посылки начинаю отправлять и журналы – те, в которых есть новости, которые могли бы Яра заинтересовать. Отправляю и те, в которых есть мои работы.
Я вспоминаю, что у меня был друг Коля, которого загребли в армию – нам тогда было по семнадцать лет. Мать таскала ему книги и шоколад. Я посылаю и то, и то. Книги в основном те, которые сама читала в последнюю пару лет – выборочно, конечно, не думаю, что Яр Пелевина стал бы читать.
Было бы проще, если бы Яр ответил на моё письмо. Если бы сам сказал, что происходит там у него, и чего-нибудь попросил. Впрочем, я слабо представляю, чтобы Яр стал меня о чём-то подобном просить.
Писем я больше не пишу – отчасти потому, что не рассчитываю получить ответ, а отчасти – потому, что не знаю, что ещё я не говорила ему и что могу сказать.
Мне больше не кажется, что тот день в Швейцарии был нашим единственным счастливым днём. Я вспоминаю, как мы гуляли по берёзовому лесу около Яровой дачи. Как иногда просто сидели в его квартире на Таганке и смотрели на огонь – если честно, на искусственный огонь смотрела в основном я, а Яр смотрел на меня. Я отлично это знала, но старалась не показать – потому что стоило Яру самому заметить, что он на самом деле заинтересован мной, как он тут же начинал пороть какую-то хрень.
Я не понимаю, почему ему так нравилось меня обижать. И, наверное, уже не хочу понимать. Я хочу только снова вернуться в один из тех вечеров – и пусть нам не о чем было говорить, за вечером начиналась ночь. Яр трогал моё тело так, как не трогал меня никто. Яр проникал в меня всем своим существом. И чем больше я думаю об этих ночах, тем преснее мне кажется всё, что происходит со мной.
Когда в середине мая я просыпаюсь в постели Марка и всё ещё чувствую руку Яра на своём бедре, я понимаю, что нужно что-то менять. И первым, что я меняю, оказывается Марк – хоть мне и было какое-то время с ним хорошо, я абсолютно отчётливо осознаю, что он никогда