Отправляла, краснея – будто делала что-то запрещённое. Как будто посылка человеку, о котором я думаю день и ночь – самое страшное, что я в своей жизни совершила. И тем не менее, в каком-то смысле это было так.
Просто всё, что было до – наркотики, оружие, клубы, стрельба, секс – всё это было как в кино. Даже тогда, когда я влипла во всё это дерьмо с травой, мне казалось, что я в кино. Теперь же внезапно и болезненно наступила жизнь. По крайней мере для него. Для меня продолжалось кино – тусовки, журналы, гламур. И соприкасаться с этим миром, в который он угодил, было неожиданно страшно, сама не знаю почему. В первую очередь страшно за него. Но и стыдно – как будто касаюсь чего-то грязного чистой рукой.
Я немного успокоилась, отправив ему это всё. Ждала звонка, но уже немного как будто бы со стороны. Стала спокойно работать, хотя к Марку пару недель не ходила.
Яр, конечно же, так и не позвонил. Пару лет назад я, наверное, попыталась бы его оправдать. Придумала, почему у него с этим звонком не срослось. Но сейчас меня просто накрыла злость. Захотелось выбросить к чёрту телефон, сменить номер, просто потому, что он его теперь знал.
Вокруг в самом деле набухали на деревьях первые почки. Светило солнышко, и во всю шествовала весна. Близился май. Все мои знакомые радовались приближающейся весне, и только я ходила до чёртиков злая.
Что ты со мной делаешь, Яр? И когда это пройдёт?
Теперь я уже не знаю ничего.
При мысли о тебе начинает болеть голова. А ещё странно думать о том, насколько разительно отличается то, что творится вокруг меня, и то, что творится внутри.
Я как-то услышала – зашла в курилку, а девчонки не успели замолчать – что меня называют чудачкой. Обнаружив, что дверь открылась, девочка, правда, посмотрела на меня с любовью в глазах – абсолютно искренне, надо сказать. И тут же поправилась:
– Но ты очень классная чудачка.
Не знаю. Меня никогда не называли так. Волнует ли меня это? Да нет, наверное, мне всё равно. Просто странно, как отличается то, что творится вокруг меня, от того, что происходит у меня внутри.
– Правда ли, что вы проводите в тире по два часа в день?
– Вам приходилось убивать?
Это вопросы тоже задают почти всегда.
Я молчу. Потому что иногда молчать лучше, чем говорить. А девочки у экранов и так могут придумать, что да.
Странно, но мне не жалко никого из тех, кого я убил. Это как… экзамены, которые ты сдал давным-давно. Тех, кто умер, уже не вернуть и нечего о них говорить. А вот Яра мне по-прежнему жаль до гула в висках.
В конце апреля мне вдруг начинает казаться, что я забываю его лицо.
Меня охватывает паника, как будто я забываю саму себя. А ведь идёт всего только первый год.
Я нахожу его фото – одно из немногих, что есть у меня. Из той пачки, которую когда-то дал мне Эдуард. Это странно и дико – на фото единственный, наверно, день, когда у нас всё хорошо. И этот день теперь есть у меня.
Ещё какое-то время я хожу