Мой враг по переписке. Донна Марчетти

двухлетнего перерыва не проходило и месяца, чтобы я не получала весточки от Луки. Сейчас разница только в том, что я не могу написать ответ. Интересно, он специально не оставил обратный адрес? Наверняка. Может, хочет надо мной поиздеваться. Или не хочет, чтобы его жена узнала, что он снова мне пишет. Думаю, именно из-за нее он не писал мне два года. Я не виню ее, если она прочла мое последнее письмо – последнее перед тем, как почтовая служба начала возвращать мне конверты. Я бы ощутила те же чувства, что и эта женщина, если бы прочла нечто подобное. До отправки и молчания Луки в ответ я и не думала, что это письмо мог прочитать кто-то другой. И даже сотня вернувшихся писем не смогла бы ничего исправить. Последние два года я ощущала, будто во мне чего-то не хватает. Теперь эта частичка вернулась, но надолго ли? Лука не прислал бы письмо без обратного адреса через два года, если бы не намеревался продолжать.

      – Он отправит еще одно, – говорю я.

      И я в этом уверена.

      Глава четвертая. Беда с заусенцем

Лука

      Многое изменилось за три года между пятым классом и концом восьмого. Летом перед шестым классом я впервые поцеловался. С тех пор у меня было уже семь подружек. Когда я был в седьмом классе, мама с папой принесли в дом щенка. Я назвал его Рокки, и он стал моим лучшим другом. Я превратился из тощего ученика младших классов в того, кого старшая кузина Наоми называла красавчиком-старшеклассником – как мне казалось. Еще тогда, в пятом классе, я долго и пристально вглядывался в зеркало и пришел к выводу, что Наоми может быть права. Я был тощим и ничего не сделал, чтобы получить тот пресс, которым так гордился. Тем летом папа купил кое-какие спортивные снаряды, установил их в гараже, и мы начали тренироваться вместе.

      Но многое осталось прежним. Мы с Беном каждый день ездили в школу на великах, и почти все уроки у нас были общими. Я все еще жил в том же доме, в том же городе. Иногда выходил на улицу, вдыхал соленый запах океана, думал про Наоми и улыбался, зная, что она завидует мне. Мы до сих пор обменивались письмами. Я столько всего мог сказать ей за те три года, что мы общались, и все же в том, что мы писали, не было чего-то существенного.

      Вместо этого переписка превратилась в соревнование – кто кого превзойдет. Мы не всегда грубили. Иногда я понимал, что ей становится скучно писать мне, и тогда ее письма оказывались самой неинтересной ерундой, какую я когда-либо читал. Когда она так делала, я всегда отвечал ей в равной степени или – как я надеялся – еще более занудным посланием.

      Дорогой Лука.

      Я проснулась сегодня утром. Почистила зубы. Сходила в школу. Сделала домашку. Пошла спать. В перерывах ела еду.

      Чмоки-чмоки,

Наоми

      Дорогая Наоми.

      Я забыл поднять стульчак, когда писал, и немножко попал прямо на него. Я не стал вытирать.

      Чмоки-чмоки,

Лука

      Только мои родители знали, что я все еще пишу Наоми. Мама умилялась, но только потому, что она никогда не читала ни одного письма. Папа же не делился своим мнением на этот счет. Бен спросил