Пепел кровавой луны. Андрей Болонов

песни Высоцкого, Галича и прочих бардов. Выпивать стал. Чтоб не рушить и без того уже шатающийся семейный бюджет, в гараже собрал самогонный аппарат. Продукт получался качественный, на вид как слеза и практически без сивушного запаха. Разливал он его в литровые стеклянные банки, аккуратно закрывая их пластиковыми крышками. Сам пил и соседям раздавал. Мать по началу хотела разгромить эту его подпольную лабораторию, а потом сообразила, что соседям можно не просто раздавать, а за денежку. Взяла "бизнес" в свои руки. Ну и чтоб качество товара проверять, сама стала пробовать. И тоже втянулась. Короче, вскоре они уже пили вдвоём. По стакану выпьют – "любовь-морковь", даже ещё одного ребёночка зачали, но вот после второго стакана – скандал. До драки доходило. И так – много лет. Лёва уже школу заканчивал, учеником был прилежным (в силу этой прилежности да ещё и худосочного телосложения в отца в классе его дразнили "ботаником"), надо было с институтом определяться, и чтоб не видеть родительских распрей, допоздна сидел в школьной библиотеке. А младшей Лёвиной сестрёнке Тамаре, Томочке, всего шестой годик шёл – вся ругань и драки на её глазах происходили. Когда мать об голову отца гитару расколотила, Томочка долго плакала – папу жалела. Матери, чтоб её успокоить, даже пришлось ей крепкий подзатыльник дать. Тогда у Томочки первый приступ астмы и случился.

      А потом большая беда пришла – то ли перепутал что отец и залил в банку "голову" самогона3, то ли умышленно принял этот яд, банку целую, только наутро наткнулась Томочка в гараже на бездыханное отцовское тело в обнимку с поломанной гитарой. Томочка и до этого говорила немного, а тут вовсе замолчала и больше не разговаривала. Только плакала и кричала иногда. А астматические приступы стали регулярными.

      Вскоре после похорон отца Лёва уехал в Москву – поступать на психолога, а Томочка осталась с матерью. Мать запила ещё сильнее, в гараже-то все полки готовым продуктом заставлены были, и всю свою злобу за неудавшуюся жизнь вымещала на дочке. Через полгода Лёве в институтскую общагу телеграмма пришла с ещё одной трагической вестью – скончалась его мать. Соседи крик Томочки услышали, прибежали – в спальне на родительской кровати вся в слезах, сжимая ручонками подушку, Томочка хрипит и кричит в очередном приступе астматического удушья, а рядом с ней мать лежит, уже холодная. Вроде как рвотными массами захлебнулась.

      Похоронив мать, Лёва, которому уже исполнилось восемнадцать, хотел забрать Томочку к себе. Но ему не дали – собрался консилиум врачей, осмотрели они Томочку, оценили психическое состояние и определили её в интернат для детей с задержкой в развитии. Лёва убеждал врачей, что никакой задержки в развитии нет, что Томочка и читать умеет и писать, но Томочка лишь покачивалась на стуле, словно в кресле-качалке, и молчала.

      Лёва уехал в Москву – учиться. Дом заколотили.

      Через четверть века профессор Лев Лусин вернулся.

      ***

      Принимал клиентов Лусин только дома, в порядке частной