Внутри Лами 306 всё ещё было холодно, и процесс гниения сильно замедлился, но возле синтез-ячейки и поблизости от светошеста кровь свернулась и через какое-то время начала вонять. Марит приказал Гордию и Жаку избавиться от зловонной субстанции, но с запахом они ничего не смогли поделать.
Время почти пришло, да, время почти пришло, и Жак как будто застыл на острие иглы. Почти. В этом слове забавным образом сочетались незавершенность и наставление чтить ближних своих, но, в сущности, ни то ни другое не являлось обязательным.
А потом, вполне естественным образом, время и в самом деле пришло. Оно явилось без принуждения, без спешки: деталь в механизме встала на своё место. Головоломка сложилась, её решение стало вдруг простым и понятным.
Всему своё время.
Давиде и Марит бурили в дальнем конце коридора. Мо был в своей комнате, Жак и Гордий – в главной пещере. Когда появился Мо, Жак сразу понял, что ему нужен секс.
– Давай, Бегунок, – приказал он. – В мою комнату. Не хочу, чтобы божонок смотрел.
Внутри у Жака не то щёлкнуло, не то хрустнуло: последнюю соломинку долой. Он не сломался. Просто что-то встало на своё место. Он ведь, в конце концов, так долго ждал. Не одиннадцать лет, конечно, и всё-таки прошло довольно много времени. Направляясь следом за Мо в камеру, высеченную в скале, он выудил один из стеклянных осколков, спрятанных в волосах. Собственная шевелюра, всклокоченная и грязная, казалась скользкой и отвратительной, будто клубок щупальцев.
Что в ящике?
Сомнение.
Есть ли у сомнения другое имя?
Смерть – вот другое имя для сомнения. Смерть модулирует вечную самоуверенную Вселенную, прибавляя к протекающим в ней процессам сомнение.
Когда они оба оказались в маленькой комнате, Мо сказал:
– Я закрою глаза и притворюсь, что ты моя жена. Не вздумай всё испортить и следи за своими кривыми зубищами, ладно?
– Ладно, – сказал Жак.
Крышка ящика распахнулась. Ящик исчез. Он растворился в волнах жара и света. Жак всё понял. Свет – это форма тепла. Всё, что движется, – форма тепла. Даже невесомый бег протонов.
Кровь, что много месяцев еле-еле текла по его жилам, теперь бежала легко и проворно.
Он взял член Мо в левую руку. Потом поднялся, прильнув к телу мужчины, и прижался лицом к его лицу.
– Любимый мой, – прошептал он и поцеловал его.
Это застало Мо врасплох. Он сердито сказал: «Да что ты творишь?» Но Жак умел целоваться, он целовал крепко, и его губы, прижатые к чужим губам, не дали словам вырваться на волю.
Осколок стекла был у Жака в правой руке. Одним движением он отсёк этим осколком член Мо. Почувствовал волну пульсирующей горячей крови. Мо закричал, но Жак крепче прижал свой рот к его потрескавшимся губам. Жак поднял обе руки, держа в одной ампутированный кусок плоти, а в другой – осколок стекла, и дождался, пока сдавленный крик затихнет.
Мо, корчась