Некоторые ранние читатели романа жаловались на «плохой французский язык» Толстого.
Можно ли смотреть на «Войну и мир» как на семейный роман? Что нового он вносит в эту проблематику?
Концепция семейного счастья занимала Толстого всегда (собственно, «Семейное счастие» – название первого его романа), и в «Войне и мире» он еще не считает, что «все счастливые семьи похожи друг на друга». Здесь действуют несколько совершенно непохожих, но все же – в конце концов – счастливых семей. Непохожесть семей Ростовых и Безуховых обеспечивают финалу романа напряжение: хотя Толстой пишет, что эти совершенно различные миры «каждый удерживая свою особенность и делая уступки один другому, сливались в одно гармоническое целое», чувствуется, что эта гармония натянутая и скоро закончится. Эта конфликтная финальная ситуация сильно отличается от «хеппи-энда» ранних черновиков, в которых Толстой просто отмечал, кто на ком женится (ср. раннее название романа: «Все хорошо, что хорошо кончается»), а герои были, по выражению Эйхенбаума, «без меры и психологии»{12}. Толстой был не первым, кто совместил любовную/семейную коллизию с сюжетом о войне 1812 года: такая коллизия – в центре романа Михаила Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году», который Толстой внимательно читал. У Загоскина, однако, нет психологической интроспекции – ее замещает романтический пафос, а об историко-философских обобщениях нет и речи.
Дело в том, что в понимании Толстого семейный роман – не история конкретных семей, но скорее исследование явления семьи. (Восторженная реплика Николая Страхова: «Никогда еще не было на свете подобного описания русской семьи, т. е. самой лучшей из всех семей на свете».) Развитие главных героев романа – Пьера Безухова и Наташи Ростовой, неизбежное их опрощение, стихийность решений, сложный путь к принятию мира как он есть – все это подготавливает их к созданию того «семейного счастия», в котором Толстой видит идеал. Этот идеал, особенно описание того, какие условия подчинения были установлены между Пьером и Наташей, претил многим современникам Толстого – как и сегодняшним читателям романа. Толстой, однако, находит для подчинения противовес: полное, почти мистическое взаимопонимание, демонстрирующее, что, «опустившись», покинув большой свет, герои не утратили ни тонкости, ни наблюдательности, ни сострадания.
Почему Толстой, начав писать о декабристах, вернулся на 20 лет назад?
В 1856 году, вскоре после написания повести «Два гусара», Толстой решил воплотить один из своих долгосрочных замыслов – повесть о декабристе, возвращающемся из ссылки. Размышления о пути этого героя привели его к мыслям о 1825 годе, когда произошло восстание декабристов. Далее стало ясно: чтобы понять, каким образом было возможно восстание, нужно вернуться в «славную для России эпоху 1812 года». Наконец, Толстой почувствовал, что описание торжества России