«Как же ее украшает робость, – восхищенно подумал Грегор. – Трудно поверить, что такая чистая лилия выросла в медвежьей берлоге Войцеховичей! Наверное, Всеблагая Мать и вправду очень милостива к этому роду. Кого же она мне напоминает? Леди Райнгартен, пожалуй. Обеих, потому что разницу между ними видят разве что мужья, да и то я в этом не уверен. Округлость лица, фарфоровая белизна кожи и румянец без малейших косметических ухищрений, глаза небесной лазури и дивное золото волос… Нет, конечно, сходство есть, но лишь внешнее, да и то – как между драгоценной чинской статуэткой и поделкой обычного гончара! Вроде и там, и там глазурь с росписью, но какова разница! В девицах Вальдерон, пусть и вошедших в Три Дюжины, даже близко нет этой изысканности и умения себя держать!»
– Благодарю светлейшего князя за милость, – хрустальным колокольчиком прозвенел голос девушки, и тут же в тон ему звякнули длинные бирюзовые серьги, когда Любава пошевелилась.
Грегор поспешно отвел взгляд, понимая, что это уже выглядит невежливым, и осмотрел остальных. По другую руку от Войцеховича села его жена, потом Ставор как второй почетный гость, затем наследник Войцеховича, а рядом с ним – дочь Ставора, единственная из семьи князя, кто приехал с ним в Карлонию.
Приглядевшись к юной леди Ставор, Грегор мысленно поморщился. Бесспорно, хороша собой, но удивительно неприятная девица! Смугловатая, черноволосая и черноглазая, как сам князь, его дочь обладала тонким и красивым, но вызывающе надменным лицом. То, что у мужчины смотрелось уместно и достойно, для девицы, право же, чересчур дерзко! Пожалуй, леди Радослава, как ее представили Грегору, чем-то походила на Беатрис, если бы той случилось появиться на свет в семье Аранвенов. И одета она была хоть и со вкусом, в изумрудное платье, безупречно строгое и плотное, но даже этот наряд выглядел слишком ярким для молодой и пока еще незамужней особы. То ли из-за слепящего золота нижнего платья, узкие рукава которого выглядывали из-под широких верхних, то ли из-за богатой отделки драгоценными камнями, в точности, как у Ставора, ничего общего с милой и утонченной вышивкой на платье леди Любавы.
А встретив пристальный взгляд Грегора, она даже не подумала смутиться, ответив своим, прямым и не по-женски холодным, полным острого любопытства, словно смотрела на какую-то диковинку. Потом перевела взгляд на соседку Грегора и едва заметно нахмурилась, как будто видеть их рядом ей было неприятно.
Тем временем слуги расторопно наполнили позолоченные чаши красным вином, и Грегор молча понадеялся, что пить это все сразу по местному этикету необязательно – в каждую чашу помещалось не меньше трех обычных дорвенантских бокалов.
Сграбастав свой кубок огромной лапищей, в которой он едва не скрылся, боярин Войцехович поднялся, и негромкие разговоры за столом разом стихли.
– Родичи и други! – громко провозгласил боярин, мешая дорвенантские слова