Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, как у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
Мы помним, что подавляющее большинство присутствующих видит Пьера впервые, но придираться не станем. Конфликт останавливает добрая улыбка. Или то обстоятельство, что конфликт никому не нужен. Князь Андрей примирительно говорит, что имеет смысл различать Наполеона-человека и Наполеона-деятеля, что у него есть поступки как хорошие, так и дурные. Знакомое нам по предыдущим, менее ярким конфликтам утихомиривающее светское равновесие в конце эпизода. Андрей свет ненавидит, но искусством соответствующим владеет.
В фильмах князь Андрей не участвует ни в дискуссии, ни в финальном уравновешивании. Кинематографисты словно заранее принимают решение, кто тут главный герой – Пьер или Андрей Болконский. Выбирают Пьера. У Толстого же они в этой сцене выступают пусть и в разных ролях, но вместе.
Под занавес припасена страничка для Ипполита, который рассказывает историю о московской барыне, что по бедности нарядила каретным лакеем здоровенную девушку, которая потом потеряла шляпу, «и весь свет узнал». Сама история – пародия на конфликт, девушка внутри рассказа – пародия на лакея, факт рассказа дурацкой истории – пародия на светские навыки Ипполита (огонь-то уже погашен) и даже на его соперничество с князем Андреем, который своими репликами поставил точку в беседе.
б)
Структура разговора князя Василия с княгиней Друбецкой напоминает его же стычку с Анной Павловной. Там тоже начиналось с просьбы-требования: Анна Павловна интересовалась инсайдерской информацией. Там князь первенствовал в первой части разговора, то же и здесь: в его руках мощное оружие – отказ. На это у Друбецкой, как и у Анны Павловны в 1-1-I, находится аргумент эмоционального свойства с отсылкой к статусному лицу. Шерер ссылалась на августейшую особу, Друбецкая – на своего умершего отца, ставки ниже, но князь опять уступает, как уступал и в первой главе. Еще мигом позже, отказывая во второй просьбе, он выравнивает конструкцию, как она выравнивалась и в первом диалоге книги. Эти параллели подчеркиваются инверсией: в 1-1-I князь собирался просить за сына, в 1-1-IV за сына просят у него.
Совпадение, даже и по столь многим пунктам, может быть случайным. Однако начиная с этого момента мы будем