Минутах в двадцати от дома, в паре километров от города было у Петра Алексеевича одно заветное местечко, куда он любил приходить один. Ничего особенного, никаких вам Швейцарий, просто любимое место, поваленный ствол с удобной веткой, вид на заречные дали, и игрушечная совсем березка, он помнит ее еще совсем тоненькой, а теперь она уже сравнялась с другими. Подростком он вышел на нее из лесу с полным лукошком грибов и замер в непонятно сладком оцепенении, и простоял до сумерек. Оказалось потом, что его кричали, искали, но он ничего не слышал. На этом месте время отсутствовало, можно было провести час-другой и не заметить, только ноги затекали. И именно здесь, вне времени, чувствовал себя Петр Алексеевич полно и глубоко, чувствовал свою душу, раскрытую и чистую, чувствовал свое тело, родственное вот этому месту, растворенное в пространстве, и пространство, заполнившее его тело, переживал своего рода феноменологическое эпохэ, или состояние медитации, дефраг-ментацию души, – много названий накопилось для такого состояния, но описать его просто невозможно, потому что это абсолютная и прекрасная пустота, из которой человек выходит наполненным, осмысленным и серьезным.
…моя награда в том, что всякий раз,
когда я прихожу напиться к роднику,
я нахожу в нем живую воду,
тоже мучимую жаждой,
И пока я пью ее, она пьет меня.
Просидев там свою очередную вечность, по пути домой, уже в сумерках, Петр Алексеевич твердо понял, что произошла утечка ин-формации о нем. И теперь он себе больше не принадлежит.
***
Амурные отношения с Галочкой очень скоро переросли в сильнейшую и сладчайшую привязанность, совершенно неожиданной композиции. Невероятно чувственная, видимо, уже порядком погулявшая и опытная любовница, Галочка была с Петром Алексеевичем как бы маленькой – чуть не сказал дочкой, хотя именно так ему порой и казалось. Она была абсолютно и неискоренимо наивна, у нее было какое-то конфетно-детской сознание, не затронутое рефлексией, сомнениями и страстями, она была обнаженно беззащитна, и заменой душевной зрелости ей служила скорлупа внешней грубости. Впервые, видимо, встретив теплое, ласковое и уважительное любовное чувство, она тут же полностью предалась – вместе со своим миленьким внутренним мирком, веселым искренним кокетством, совершенно ненасытным, оргиастическим темпераментом и провинциальной бытовой неприхотливостью, – в руки Петра Алексеевича, а вполне можно сказать, и его сердцу. И ему казалось, что у него появилась маленькая дочка, и когда он вспоминал томные и яростные ласки, которым они предавались сутками подряд, без сна и еды, ему становилось стыдно такой греховной аналогии. Галочка перебралась к нему домой, холостяцкая квартира стала постепенно преображаться, правда, Петру Алексеевичу пришлось несколько раз потихоньку, пока она на работе, выкидывать глянцевые картинки со стен, которые