Он не обернулся, зашагал быстрее. Но был схвачен, повернут лицом. Тетя Тося умела быть сильной, жизнь научила. И на разбитые губы насмотрелась, и на побитых мальчишек тоже.
– Папаша, небось? – спросила, подбоченилась. – Говнюк! Такой человек большой, а руки распускает…
Она еще что-то говорила, но Рэм не слышал. Его захлестнула знакомая уже, непривычная еще горечь. В белесых, подслеповатых глазах тети Таси почти не осталось жизни, до зимы только если.
Кругом заснеженный двор, она убирает снег, раскидывает его лопатой – а в самой роста в половину длины черенка. А потом как-то мякнет и медленно валится на расчищенную дорожку. И лопата вместе с ней.
Вот тут-то Рэм и заревел. Позорно, как первоклашка. Оттолкнул тетю Тасю, побежал к метро и больше во двор не возвращался. Хорошо, хватило ума взять документы и денег каких по мелочи. Из отцовского сейфа он их и прихватил. Код был простой – 11072011. Дата, когда отцу дали полканские звезды. Не дату же рождения сына загадывать, право слово.
А теперь из этого сейфа придется выгрести куда больше. Двадцать на восемьдесят. В сумме сто. Для отца – ерундовая мелочь, не заметит даже. Для Рэма – способ спасти потрепанную шкуру. А то ведь разделит его Толик между бандерлогами, как убитого медведя. А голову прибьет над телевизором, чтобы любоваться, пока месит нарисованными кулаками нарисованных людей.
Когда домофон пискнул, пропуская Рэма в подъезд, манная каша в голове превратилась в застывающий бетон. От страха подташнивало и качало, как от трех бутылок пива на голодный желудок. Рэм зашел в лифт, нажал на шестерку, глянул на себя в мутное зеркальце и тут же отвернулся. В холодном свете лампочки, больше подходящей моргу, чем кабине лифта, любой станет похож на мертвеца. Особенно тот, кто давно ходит по тонкой границе полнейшего небытия. Смотреть на это неприятно, но поучительно. Только учиться не хотелось. Хотелось поскорее закончить ограбление, не обделавшись в процессе.
В дрожащих руках связка ключей опасно позвякивала, Рэм чертыхнулся через зубы, но тут же заткнулся, опасаясь, что мама услышит запретное слово быстрее, чем звук открывающейся двери. Дверь и правда открылась. Ключ свободно скользнул в замочную скважину, бесшумно повернулся два раза. И порог не скрипнул, и пол не подвел, и стены смотрели на Рэма привычными бежевыми цветочками. И пахло знакомо – немного стряпней, чуток отцовским одеколоном, кожаной обувью и пылью на антресолях. У Рэма даже в носу закололо: он и не думал, что так соскучится по такой банальщине – запаху дома, в котором жил.
Но соскучился же. Захотелось скинуть обувь, бросить ключи на полку, разорвать тишину, темноту и покой, крикнуть:
– Мам,