Из таких вопросов выяснялись подробности разговоров с Горьким, Репиным, Керенским, Л.Г. Корниловым, Свердловым, Гумилевым, места встреч, заседаний, состав участников.
– В.Б., у вас написано: “С Эйхенбаумом я встретился в Саперном переулке”. Что там было? В 1918 г. вы после возвращения из Киева в Москве зашли “к товарищу-филологу”. Кто это был? Как вы жили в сумасшедшем доме в Саратове? Кто были первые участники ОПОЯЗа? Где он собирался?
В Саперном жила тетка Б. Эйхенбаума, а Шкловский жил на углу Саперного; товарищем-филологом был Р. Якобсон. В доме сумасшедших “врач сказал: «Только ничего не изображайте. Симуляция сумасшествия всегда видна. А когда человек старается выглядеть комильфо – вот тогда это настоящий сумасшедший». Я жил нормально. Писал”. Первыми участниками ОПОЯЗа, по словам Шкловского, кроме него были Л. Якубинский и Е. Поливанов, потом появился О. Брик.
“ОПОЯЗ собирался у меня на Надеждинской. Раз-другой – у Сергея Бернштейна. У Бриков. Собираясь, где теплее. У Ховина в «Книжном углу» не собирались”.
Вопросы я задавал всякие – мелкие, общие, частные, не очень принятые, прямые (в молодости; с годами – менее).
О причинах его отречений и покаяний.
– Видите ли. У меня к тридцати годам были большие хвосты. Я четыре раза переходил границу. Многие мои товарищи уже сидели. Что меня не арестовали – чистая случайность. Так вышло (с гордостью), что я ни одного дня не сидел.
В связи с этим (не могу сейчас представить, в какую это можно было облечь форму) – почему по отношению к своим работам он так часто употребляет слово “ошибка”?
– Я ни о чем не могу говорить вполовину.
О женщинах – не жалеет ли, что на них ушло столько времени в его жизни? Напомнил, что говорил Чехов о Левитане.
– Не жалею. Это тоже жизнь. Я начал это с тринадцати лет. Видите ли. У каждого возраста свой счет жизни. И у всех все по-разному. Может, Левитан и истаскался. Чехов в этом разбирался. Мне это не мешало.
О принадлежности к боевой организации эсеров. Этот вопрос я возобновлял в разные годы, но никогда Шкловский не отвечал на него впрямую хоть словом, уводил разговор. Один раз сказал, что во время войны говорил об этом с Блоком. Оставалось разве что пожалеть, что ты не Блок. Ю.Г. Оксман говорил, что “об этом Виктор перестал даже упоминать еще с 30-х годов. А вообще молодым Виктор был человек не просто смелый, а удивительной смелости. Шел на риск, все ставил на карту. И вот такая метаморфоза… Конечно, Сима. Во время войны она вернулась в Москву без квартиры, без прописки. Шкловские приютили ее из жалости. Была нечто среднее между домработницей и машинисткой. Виктор, естественно, не мог ее пропустить. Он, конечно, не думал, что это так затянется и тем более что она будет на него влиять. Василиса его не сдерживала ни в чем. Она сама была отважная женщина – кое в чем и тверже Виктора” (16 апреля 1970 г.).
О необычайной отваге и дерзости