– Я не голодна, спасибо.
– Как знаешь, – говорит она, подергивая плечами, и впивается зубами в круассан. Комната наполняется ароматом ванили, но даже он не соблазняет меня. Жуя, Ханна добавляет: – Представляешь, сегодня Дастин Мюррей чудом не спалился на уроке классической литературы – такой был обкуренный, просто вусмерть…
Она еще долго трещит, не умолкая, но мысли мои далеко, а в ушах – белый шум. Какое мне дело до Дастина, чья голова забита приличной дозой дури, когда есть проблемы куда значимее? Когда на кону стоит моя жизнь.
Перерыв окончен, а я даже не обедала, отдав все свободное время на бумагомарание. Жду, что желудок взвоет, требуя пищи, но он молчит. Кажется, за последние две недели я сбросила еще пару фунтов и скоро стану похожа на анемичное привидение. Я беру учебники и выхожу из комнаты.
Комната отдыха в женском крыле академии полна оживления и шума. Рабочие места заняты тараторящими младшеклассницами. Несколько девушек полулежат в мягких креслах и что‑то черкают в тетрадках, ученицы из «альфа»-класса выстроились у кофейного автомата. От запаха кофе меня скручивает, и я спешу к коридору.
Вдоль лекционных залов и классов снуют ученики: кто еще сонный, проспавший первые три урока, а кто энергичный, точно под действием кофеина или иных бодрящих веществ. Тут же замечаю Эдриана Пули с широкой блаженной улыбкой на пол-лица и зрачками размером с пуговицу. Этот вечно взлохмаченный парень не кто иной, как главный поставщик колес и прочих волшебных пилюль в Уэст-Ривере. Он давно носит прозвище Аптекарь: к нему обращаются за снадобьями, притупляющими мозги. Никто толком не знает, где именно он умудряется доставать дурь при всей строгости и закрытости академии от социума. Я и сама однажды стучалась среди ночи в его дверь, чтобы… Впрочем, это дело ушедших дней, и нечего их ворошить. Все мы здесь полны пороков и запретных страстей.
Поворачиваю за угол и вдалеке вижу их. Даньел с лоснящейся темно-карамельной кожей и пышными локонами, собранными в хвост, а рядом – Мэй Лин, атлетичную и коротко стриженную. Они о чем‑то щебечут и смеются, а затем замечают меня.
Холодный взгляд Даньел подобен удару хлыста, и я почти ощущаю, как тот рассекает лицо. Всем своим видом она шлет сигнал: меня не должно быть рядом с ней даже в одном коридоре. Она не желает дышать одним воздухом с той, кого нарекла своим злейшим врагом. А ведь когда‑то мы держались за руки и клялись в вечной дружбе…
Тогда еще Даньел не знала горя, подобного моему, и сердце ее не было таким черствым, как сейчас; оно впустило меня и окружило любовью, наивной, детской и еще не отягощенной обидами. Да и откуда им было взяться, этим обидам? У Даньел было без малого все: огромный дом, любящие и успешные родители-предприниматели, восхищение сверстников и влюбленные взгляды мальчишек