Он посмотрел на работающих людей и с ужасом понял, что они действительно похожи на марионеток, лишенных собственной воли. Он увидел, что в их глазах нет ни искры надежды, ни толики самосознания.
– Игроков здесь совсем немного, – произнесла она, – тех, кто осознает себя, тех, кто способен видеть дальше заложенной в них программы. Тех, кто хочет бороться. И мы, – она посмотрела на него, – мы должны им помочь.
Он посмотрел на нее, чувствуя, как в его сердце нарастает решимость. Он понял, что он не просто наблюдатель в этом мире, а тот, кто призван его спасти. Он понял, что он один из тех, кто способен видеть за границы иллюзии, кто способен бороться за свободу всех тех, кто ее лишился.
– Тогда давай действовать, – проговорил он, – я готов сражаться за этот мир, я готов стать тем игроком, которым мне суждено было стать.
Она улыбнулась, и в ее глазах снова засиял свет надежды. Она была готова к борьбе, и теперь, она знала, что не одна.
Они вошли в таверну, и их тут же обдало волной густого табачного дыма, прокисшего эля и приглушенных голосов, которые, казалось, тонут в тяжелой атмосфере этого места. Тусклый свет от масляных ламп еле пробивался сквозь плотный туман, окутавший зал, и, казалось, даже музыка здесь была лишь бледной тенью былого веселья. Сидевшие за грубыми деревянными столами люди, были измождены и печальны, они бросали мимолетные взгляды на вошедших, но тут же отворачивались, словно не видя смысла в приветствиях.
Но один человек, похоже, пытался противостоять всеобщей апатии. Это был бард, стоящий на небольшой сцене в углу. Он как раз закончил свою песню, и последняя нота, словно угасающая свеча, растворилась в воздухе. Его голос был хрипловатым, но в нем чувствовалась какая-то неукротимая сила, он пел о печали и надежде, о любви и утратах, и даже в этом темном месте, его пение, хоть на мгновение, заставляло людей вспоминать о чем-то светлом.
Но как только смолк последний звук, дверь таверны с треском распахнулась, и огромный мужик, похожий на ходячий бочонок, схватил барда за шиворот и выкинул его за порог, словно старую тряпку. Лютня с глухим стуком отлетела в сторону, словно плачущая о своем хозяине.
– Заткнись уже, поющий! – прорычал детина, возвращаясь к своему месту за столом, – Хватит уже нам всякие сказки сказывать! И так тошно!
И вновь, в таверне наступила тягостная тишина, словно все, кто здесь был, были лишь тенями своего прошлого.
Они поспешили к барду, который, охая, поднимался с земли, потирая ушибленную спину. Девушка, с сочувствием, протянула ему руку, и он, с благодарностью, принял помощь.
– Благодарю вас, миледи, – пробормотал бард, отряхивая пыль со своего плаща, – Видать, не в моей музыке дело, а в том, что у некоторых сегодня настроение… как у тролля.
– Почему? – спросил он, не в силах скрыть своего удивления, – Почему они такие?
– А, это все тот же… – бард запнулся, как будто