В итоге Тетеревкин разочаровался в жизни. «Дуэлемания» поначалу не причиняла ему вреда, и в этом предположительно была заслуга его свата Матвея Мордюкова, благоразумного секунданта. «И все равно все кончилось так, как должно было, – пишет Наталья Ефимовна. – Когда Гавриил Ефимович безуспешно вызвал на дуэль уже всех наших друзей и соседей, один проезжий гвардейский офицер изъявил готовность обменяться с ним выстрелами. Деликатный характер полученного братом ранения вызвал грандиозный скандал, а лейб-гвардия недосчиталась одного офицера».
Лишь благодаря покровительству бывших коллег отца Тетеревкин легко отделался. Ссылку в Сибирь заменили высылкой за границу. Через Францию он отправился в Англию. В документах русской делегации 1839 года Тетеревкин значится личным переводчиком хранителя Кунсткамеры. По сей день ведутся споры, стоял ли за поиском аппаратов и машин для императорской коллекции промышленный шпионаж; сам Тетеревкин не вел записей о служебных делах.
В Лондоне он познакомился с Чарльзом Бэббиджем. Профессор математики показал ему демонстрационную модель разностной машины и схему аналитической машины[28]. Понять возможности этих машин Тетеревкину помогли беседы с графиней Лавлейс, Августой Адой Кинг. Благодаря ей он увидел в машинах «внешнее вспомогательное средство»[29] для осуществления своих поэтических планов. «Железный Голем» Тетеревкина обрел форму еще до конца года в многочисленных дневниковых записях и черновиках. Опираясь на «поэтическую науку» Августы Ады Кинг, он именовал новый поэтический подход «научной поэзией», а «Свет» называл не иначе как «автоматической поэзией»[30].
В основополагающей статье Сигизмунда Кржижановского «Великий неизвестный» (1928, 2003)[31] говорится, что ни современникам Тетеревкина, ни последующим поколениям оказалось не под силу понять концепцию «автоматической поэзии». «Позднее наследие Тетеревкина осталось (поначалу) непризнанным», поскольку не нашлось читателей с техническим кругозором.
Одним из немногих современников, высказавшихся об отрывках из последнего произведения Тетеревкина (в то время оно публиковалось лишь частями в разных изданиях), был Лев Добычин. При всей благосклонности к автору ему не удалось скрыть непонимание. «Свет», по его словам, не поддается «упрощенному пересказу, равно как и легкому восприятию… Это terra nullius[32], нечто среднее между эпопеей и энциклопедией и только за счет белого стиха примыкает к плодотворной традиции философской лирики».
Сегодня мы понимаем, что любая подобная интерпретация ошибочна, потому что «Свет» в равной степени представляет собой и лирический текст, и текст, который может быть прочитан машиной[33]. Издатель и публицист Лаврентий Филинин в предисловии к статье «Великий неизвестный» формулирует «неизбежные заключения», вытекающие из идеи автоматизации:
«Если