– Для меня потеря девственности не стала трагедией, – продолжала Лида. – Я в этом отношении вся в маму. Во мне бродила жажда дикого языческого секса. Так что девственность мне только мешала. Трагедией стало то, что мама увидела во мне соперницу. Мой соблазнитель был у нее на особом счету. Она хотела выйти за него. Пошлая ситуация. Но в двенадцать лет все выглядит иначе. Я готова была убить ее и не скрывала этого. Она так боялась меня, что врезала в дверь своей комнаты замок. Почти год мы не ели вместе, за одним столом. Мама успокоилась только после того, как мой растлитель исчез.
– И сколько длилось твое чувство к нему? – поинтересовался Ильин.
– Это вам важно? Полгода точно, пока он не выдохся. Потом у меня появился мальчик. Десятиклассник. Он это язычество перешиб одним актом. Тогда только мама окончательно успокоилась, и мы как бы помирились.
– Как бы?
– Конечно, как бы. Мы простили друг дружку, но ничего не забыли.
– В общем, история Электры у вас, слава богу, в полном виде не состоялась.
– Ну я бы не заявляла так категорично. Мало ли что впереди.
– Лида, ты меня пугаешь, – признался Ильин, и они рассмеялись.
Лида взяла листы с текстом пьесы.
– Говорят, жизнь – хаотичное нагромождение всего. Почему же тогда режиссер назначил на роль Электры именно меня? При этом не разобрал со мной ни одной сцены, будто уверен, что мне не нужны его советы. А они нужны мне.
– Прочти отрывок, – попросил Ильин, но Лида отказалась.
– Не могу. Там столько дебильного пафоса. Софокл – есть Софокл. Пятьсот лет до нашей эры. Смешной высокий штиль. Наверно, откажусь от этой роли. В жизни это, может быть, отчасти и по мне, но не на сцене. Да и кому это сейчас нужно, какая-то Электра?
– Не скажи, – возразил Ильин. – Родители сегодня все чаще убивают детей, дети – родителей. Любовь как