– Чего изволите? – спросил с обычной важностью Яков, показываясь в дверях.
– Вели сию же минуту заложить коляску.
– Слушаю-с.
– Я тебе дам записку, и ты отвезешь ее в книжный магазин …ва, знаешь?
– Слушаю-с.
– Там тебе по этой записке дадут книги: ты их привезешь ко мне, сюда: не оставь, пожалуйста, их в магазине, как в прошлый раз, это совсем не нужно; понимаешь?
– Слушаю-с.
Григорий Дмитриевич поспешно написал записку и отдал Якову. Но тот, взяв записку, стал пристально, глупо и глубокомысленно смотреть на нее, переминаясь с ноги на ногу.
– Ну что же ты, Яков? Поезжай, ради бога, как можно скорее!
– Так это вы, сударь, для меня изволили приказывать заложить коляску?
– Ну да.
– Увольте, Григорий Дмитриевич!
– Как уволить, от чего тебя уволить?
– Явите божеское милосердие, увольте, потому я в колясках разъезжать не способен: нешто я благородный или купец!.. Да и буфетчик станет тоже опять смеяться, скажет: за какие такие услуги тебя на колесницу посадили. Потому, намедни, как вы меня изволили послать в коляске за настройщиком, – так он это и говорит, это, говорит, точно в Писании, что диакон в церкви читает. Нет, увольте, Григорий Дмитриевич, потому…
– Ну хорошо, хорошо – уволю… Но ведь эти книги мне нужны скоро, а ты пешком проходишь за ними больше десяти часов.
– Зачем же пешком? Помилуйте, сударь! Здесь, в Обрезкове, тоже калиперы есть.
– Что́ есть?
– Говорю, живейного извозчика, мол, можно здесь нанять.
– Ну, нанимай же скорее взад и вперед извозчика и отправляйся!
Яков быстро исполнил поручение своего барина, так что не прошло и двух часов после приведенного разговора, как Григорий Дмитриевич уже читал перед Катенькой и ее теткой роман В. Скотта «Квентин Дервар»[8] (в русском переводе). Катенька с самым живым интересом слушала как текст романа, так и эстетические и исторические пояснения красноречивого чтеца. Так как Задольский был весьма щедр на комментарии, то чтение романа продолжалось несколько дней. Катенька с каждым чтением все больше и больше заинтересовывалась историей и с каждым разом все щедрее и щедрее осыпала Задольского вопросами. Она предлагала вопросы с таким живым внутренним интересом, что едва сдерживала на себе личину величавого спокойствия Зинаиды.
Раз, после чтения, Катенька была особенно щедра на вопросы, а Григорий Дмитриевич, отвечая на них, с особенным одушевлением объяснял внутреннее значение разных исторических фактов. Конечно, здесь, как во всякой живой беседе между людьми с живыми темпераментами, делались быстрые скачки от одного предмета к другому, так что собеседники перескакивали то и дело от древней истории к новой, от новой – к средней, от Рима – к России, от Италии – к Скандинавии. Вдруг речь как-то зашла о Вильгельме Теле.
– Ведь Вильгельм Тель никогда не существовал, – заметил Григорий Дмитриевич.
– Как никогда не