Задольский заметил, что Катерина Петровна смотрит на него совсем не тем взглядом, каким смотрела вчера; он не был тонким наблюдателем, или, лучше сказать, совсем никогда ни за кем не наблюдал, и потому не заметил, что спокойствие и величие Катерины Петровны было притворное, напускное.
«Ну что ж, – думал он, глядя на нее, – может быть, она меня не любит; может быть, вчерашний ее восторг относился не ко мне, а к будущей участи Италии. Ну что ж, пусть не любит, а я все-таки буду образовывать, развивать ее и буду это делать бескорыстно – не для своей, а для ее пользы».
После обеда пошли пить кофе на террасу.
– Что же вы нам сегодня прочтете? – сказала Софья Васильевна.
– Что-нибудь из Лермонтова… Я уже принес его с собой… Он там в передней… Ведь вам, Катерина Петровна, нравится Лермонтов?..
– Да… Ведь это тот, что был убит на дуэли?
– Да.
– Я его жену видела в Петербурге; она бывала у маменьки… Такая еще до сих пор красавица!..
– Лермонтов никогда не был женат, Катерина Петровна.
– Как не был? Когда я своими глазами видела его жену – Наталью Николаевну; она ведь после его смерти вышла за другого, – возразила Катенька, с аплоном Зинаиды…
– Ты видела жену не Лермонтова, а Пушкина, – сказала с недовольным видом Софья Васильевна, краснея слегка за племянницу.
– Вы много читали стихов? – спросил Катеньку Задольский.
– Я много учила наизусть…
– Что ж вы учили, например?
– Я учила «A peine nous sortions des portes de Trézéne»[3], Le songe d'Athalie: «C'etait pendant I'horreur d'une profonde nuit»[4]… потом «Je suis Romaine, hélas! puisqu'Horace est Romain»[5].
«Все из проклятых лжеклассиков», – подумал Григорий Дмитриевич.
– Еще какие стихи вы учили? – спросил он.
– Басни Лафонтена…
– А по-русски вы никаких стихов не учили?
– Нет, нам не задавали.
– А по-немецки?
– По-немецки мы учили басню, которая, кажется, называется «Der Sperling und die Fliege»[6].
– А из Шиллера и Гёте ничего не учили?
– Ничего… Вот из Казимира Делавинья нам задавали много…
«Даже из Казимира Делавинья! – подумал с омерзением Григорий Дмитриевич. – Ведь уж гаже Казимира Делавинья ничего нет, кроме касторового масла».
– Нечего сказать, многостороннее литературное образование дала моя сестрица своим дочерям! – подумала со вздохом Софья Васильевна. – Ну что же, Григорий Дмитриевич, не угодно ли вам начать чтение? – поспешила сказать она, боясь, чтобы дальнейшими расспросами Задольский не обнаружил еще больше невежества ее племянницы.
Григорий Дмитриевич вышел из комнаты и через минуту возвратился с книгой. Катерина Петровна была в сильном волнении перед началом чтения: она несколько раз выходила из комнаты под разными предлогами – то будто оттого, что позабыла платок, то за своей работой,