– Я ратую за то, чтобы не учить учителя. Иначе он поставит тебя в угол или выгонит из класса.
– Ну и пусть выгоняет!
– Ты, я вижу, ничего не понял.
– Понял! Понял! – горячился сын. – Ты хочешь, чтоб я у подлого времени, у твоего непорядочного учителя, получал за свое поведение пятерки?
– А тебя больше устраивают колы… дыба?
Направление Андреевых мыслей всерьез пугало Мирона Александровича. Может, поэтому он так страстно желал, чтобы сын – пока не стряслось непоправимое – уехал из России. Уедет и утихомирится. Там, в укромной и тихой Швейцарии, время не так слепит глаза, не так бередит раны. А у Андрея их хоть отбавляй.
Каждый пустяк, каждая мелочь выводит его из себя, восстанавливает против всех и вся, разжигает ненависть и нетерпимость.
Дорский, бывало, целыми днями бился над тем, чтобы доискаться до причины его неуживчивости и непримиримости. Он даже обращался за советом к своему другу доктору Гаркави, но Гаркави остался верен себе: ответил коротко и бесцеремонно:
– Причина – ты.
– Я?
– Не я же…
– Изволь объяснить!
– Уже на второй день после его рождения ты вознамерился из него сделать поборника православия. А он, может, хотел стать раввином.
– Мне нужен совет врача, а не заядлого палестинофила.
– Я и говорю как врач, – отрезал Гаркави. – Разве с тобой еще можно говорить, как с евреем?
Как ни странно, но Гаркави попал в точку. До десяти лет Мирон Александрович скрывал от сына, что он, Дорский, выкрест. Просто-напросто не видел в таком признании никакой надобности, нечего баламутить ребенка, пичкать его воображение будоражащими сведениями. Подрастет – узнает, не узнает – не беда. Тем паче, что Андрей никакого интереса к своему генеалогическому древу не проявлял, собирал с него плоды и был счастлив.
Но однажды он пришел из гимназии, весь зареванный, в синяках, в изодранном на локтях пиджаке.
– Что случилось, Андрюша? – перепугалась Кристина.
– Ничего, – ответил Андрей и проследовал в кабинет отца.
– Что с тобой? – обескураженный Дорский встал из-за письменного стола.
– Ничего.
– Кто тебя так разукрасил?
– Никто.
– Я этого так не оставлю…
– Больше я в гимназию не пойду, – заявил Андрей.
– Это еще почему?
Андрей нахмурился и, помолчав, продекламировал:
Шел по лестнице жидок,
Нес кошерный пирожок,
Эй, ребята, все сюда!
Свалим с лестницы жида!
Мирон Александрович во все глаза смотрел на сына и бессмысленно вертел в руке пресс-папье.
– Все? – выдавил он.
– Все.
– Чье это сочинение?
– Не Пушкина, конечно.
– Я спрашиваю: чье это сочинение? – побагровел Мирон Александрович.
– Шаликевича. Доволен?
– Шаликевича?