В ходе нашей питерской встречи Марина Демина озвучила свои личные впечатления от музыкальных сочинений Вильгельма Наполеоновича. Резюмируя, что как композитор Гартевельд «словно бы остался в далеком прошлом. Году эдак в 1840-м, когда «царили Шуберт и Шуман». Попытаюсь, как смогу, объяснить, как я – полный профан в симфонической музыке, это понял. Итак: наш герой, хотя и держал нос по ветру современности во всех прочих своих ипостасях, в части главного ремесла – музыки – предпочитал оставаться глубоким консерватором. Он не развивал, даже не пытался, собственный стиль и, похоже, делал это совершенно сознательно. По каким-то сугубо внутренним причинам в классической гармонии, в классическом музыкальном языке образца середины XIX века Гартевельду было исключительно комфортно. При том, что время, в котором жил и творил Вильгельм Наполеонович, требовало уже совершенно другой музыки…
«Конец XIX века для оперного жанра ознаменовался столкновением устоявшихся канонов с новыми подходами и эстетикой, которые бурлили, смешивались и рождали пену, в которой появлялись как шедевры, так и однодневные поделки, апеллирующие к необходимости перемен в этом виде музыкального искусства. Именно на грани этих веков начинающим композиторам было как нельзя с руки попытаться заявить о себе: оперная публика, чей круг был гораздо шире, чем в наши дни, утомилась «многоярусными» шедеврами, выходящими из-под пера авторитетов, и жаждала четкости вместо условностей, реальности вместо мифологизма на подмостках – но одновременно и сохранения понятного музыкального языка.
Общественный запрос не остался без ответа. В 1892 году в Милане Руджеро Леонкавалло представляет своих «Паяцев», максимально приблизивших высокую трагедию к обыденности, царящей буквально на соседней площади. Чуть ранее Пьетро Масканьи блистательно смешал высокий и низкий жанры в «Сельской чести»: так был кончен век оперных воздыханий мифологических персонажей и венценосных особ, на передний план выходили