В воскресенье утром Харитинья Игнатьевна, как всегда, подошла к кровати мужа, присела, попробовала лоб, прислушалась. Он открыл глаза, увидел жену, и слёзы навернулись на глаза. Собрав последние силы, он прошептал ей, что вот близок его час… Они оба всплакнули, помолчали.
– Харитинья! Скажи мне по совести, я всё равно умру, но чтоб знал просто, изменяла ли ты мне в жизни или нет, – тихо прошептал он. Эта мысль его не покидала долгие годы после того, как, сильно болея и находясь в бреду, она шептала страшные для неё и непонятные для него слова:
– Боюсь, а то Терентий прознает – убьёт! Не надо, не надо…
Она вся затряслась, залилась слезами и, уронив голову ему на грудь, запричитала:
– Да было, да! Было это со мной, когда ты был на германской. Надо ж было дров напилить, вот и попросила этого обормота Степана… А потом накормила да чарочку поднесла, вот он меня и приласкал. Как ни отбивалась, а силища-то у него какая – всё сладил своё дело. Уж и плакала я, и уговаривала… Что уж сейчас-то вспоминать, что было, то было. Прости мне мой грех, не по злому умыслу… Так уж вышло… Что уж теперь, мне тоже скоро помирать.
– Ишь ты как заговорила, помирать, так всё списать? Хм… Это что ж получается, я кровь на войне за Родину проливал, а этот рыжий Стёпка с тобой шашни водил, тебя пользовал. Как это ещё мне приплоду не завёл… Это я, стало быть, всю жизнь с рогами прожил, а этот кобель Стёпка без меня тут опять будет пользоваться всем. То-то я вспоминаю, как ты глаза опускала при его появлении. Вот где собака зарыта. И эту гадину я пригрел у себя на груди. Ну-ка, брысь отсюда, подстилка поганая! – дед Терентий оттолкнул жену.
Лицо его оживилось и приобрело подобие румянца, глаза излучали гнев и готовы были испепелить в одночасье.
– Хоронить меня собрались со Степаном, с этим рыжим вором. Нет, хрен вам в бок. Не выйдет! Рано мне умирать, пока такие вот иуды по-соседству живут. Ну-ка давай мне борща, хватит над мужем измываться: всё молочко да молочко… Я тебе покажу ещё. Позови-ка Полинку, я ей всё про тебя расскажу, пусть дочь знает про мать…
Харитинья Игнатьевна бросилась на колени и запричитала жалобно и протяжно:
– Только не это, только не это! Не посрами меня перед детьми… Ведь я-то раскрылась, думала, что моя тайна уйдёт с тобой в могилу. Да лучше бы я тебе ничего не говорила… Вот бес меня попутал!
На причитанья выскочила Полина и тоже заголосила, подумав, что отец скончался. Терентий Агеевич, собравшись с силами, негромко, но внятно сказал:
– Ладно, хватит слёзы лить, дайте борща и катитесь по своим делам.
И, отвернув голову к стенке и прикрыв глаза, задумался о чём-то своём. В голове неотступно стучала мысль: «Стёпка подлец,