– Нет, я переводчик… – Секретарша уже жала на кнопку селектора, не спуская с Андрея глаз. Тот смотрел и ждал, чем кончится комедия. Борисыч продолжал:
– Кстати, известный режиссер: хочет снять кино про Антона Павловича. Он случайно не родственник тому Чехову?..
В динамике раздалось похожее на кашель "да?".
– Антон Палыц, к вам американский резиссер просится, – радостно объявила девушка, однако в ответ услышала рычание:
– Ну, на хуй!.. – И селектор отключился.
Секретарша пожала плечами.
– Подержи ее тут! – сказал Андрей, распахнул дверь с табличкой, за ней оказалась еще одна – он толкнул ее и прикрыл за собой первую.
– Нельзя… – вспорхнула было секретарша, но Борисыч удержал ее за плечо:
– Тихо-тихо, они там договорятся. Вас как зовут, если не секрет?..
– Натаса.
– А меня – Саса…
Андрей переступил порог и оказался в оазисе европейского дизайна. Гипсокартон, пластик, кондиционеры, вертикальные жалюзи, вертящиеся кресла, серое ковровое покрытие, – и в центре всего этого канцелярского великолепия громоздились четыре самонаполняющихся бурдюка. Трое были неимоверной толщины и походили на гиппопотамов: животы их вздымались, как паруса при попутном ветре в бурном море стяжательства. Четвертый же был кругл, невелик и суетлив, он прислуживал за столом. Водку пили стаканами и не пьянели, перед ними стояли закуски: буженина, балык, маринованные грибки. Голубоглазый пупс во главе длинного стола полулежал в кресле под большим портретом, расстегнув серый пиджак, и поглаживал широкую грудь, переходящую в живот, словно горное плато в холм. Это, очевидно, и был Антон Павлович. Весь кабинет и его обитатели были разлинованы солнечными полосками сквозь приоткрытые жалюзи.
– Ты, Рома, на директора не похож, – говорил Чехов, похлопывая себя по груди. – Не директор маслозавода, а какой-нибудь начальник РСУ. Дохлый как призывник. Поэтому не выдерживаешь конкуренции на уровне, – журил он захмелевшего бурдючонка, но взгляд его был обращен к гиппопотамам. – Правильно, я говорю, господа коммерсанты?
Бурдюки улыбнулись и кивнули. Один имел внешность бывшего комсомольского вожака: заплывшие щелки, косая челка, строгие брови – он недовольно поворачивался вместе с креслом из стороны в сторону. Второй же был очень примечателен. Лицо его, несмотря на огромный живот и внушительный мешок под подбородком, можно было назвать даже худым: широкое, скуластое, с утиным носом и вогнутым лбом. Желтоватая гривка спускалась на воротник.
– Жизнь такая, Антон Палыч, – оправдывался директор маслозавода с пьяной улыбкой и отводил глаза, как пойманный школьник. – Семь жиров за день сойдет: то – то, то – то. Иногда перекусить некогда. – Был он лысоват, рябоват, ум имел живой, подхалимский.
– Ну еб твою мать!.. Можно подумать, на тебе район держится, а не какой-то заводишка!.. – хлопнул с довольным видом Антон Павлович по ручке кресла и в этот момент заметил