– Спать еще не хочется? – спросил Фирсов.
– Расхотелось… – вздохнул Манюкин. – Нет, я не жалуюсь: привык и к холоду, и к обиде, и прежде всего – к самому себе. Не жалуюсь, что какая-то там длинная и глупая трава… – он кивнул на единственный тополек во всем пространстве, охваченном рамой окна, – и в стужу надеется на что-то, ждет весны, а я, человек, закоченел навечно. Видимо, самим существованием вещи оправдываются ее назначение и смысл. Ничто, милый друг, не противоречит ныне моему мировоззрению. Я научился понимать весь этот шутовской кругооборот!
– А я люблю, когда снежок падает, – невпопад отозвался Фирсов. – Прекрасен город в снегу… Кстати, это самая большая вещь, которую себе на шею выдумал человек…
– И поразительно: все я теперь знаю, но не бегу: от себя бежать некуда! – вырвалось у Манюкина со странным смешком. – Бежать надо, когда есть что сохранять. У меня не осталось… – Он показал Фирсову пустую чашку. – Выпито и вылизано-с!
Но тут в тишине раздались шаги. Кто-то шел по коридору, не скрываясь и не опасаясь потревожить лютого манюкинского сожителя. Сергей Аммоныч метнулся было притворить приоткрывшуюся дверь во избежанье непременного вторженья, как уже вошел тот, о ком все время с нетерпеньем помышлял Фирсов. И хотя в мыслях он целиком владел судьбой этого человека, дыханье сочинителя сейчас почти замкнулось от волненья.
VI
Неизвестно, где он успел дополнительно побывать после пивной, но теперь Митька был бледен и, может быть, слегка пьян, хотя внешне это не сказывалось ни в речи его, ни в походке. Держался он прямо и насмешливо, только лоб чуть лоснился от бессонной ночи. Следы непогоды темнели вдоль его длинной, нараспашку, шубы, смятая шляпа торчала из кулака. Стоя в дверях, он поочередно оглядел обоих и мало был склонен, по-видимому, к мирной задушевной беседе.
– Ага, поймал, подпольные секретцы ведете? – задиристо бросил он с порога, приглядываясь и не в силах опознать против света чем-то знакомое лицо манюкинского собеседника.
– Здравствуйте, Дмитрий Егорыч, – сказал Фирсов.
– …кто? – спросил тот с колючим вызовом.
– Фирсов, – без заминки ответил сочинитель, возвеселясь чему-то.
– Поди, в тресте бумагой шуршишь? Несуществующие товары переписываешь? – с озлоблением на что-то далекое, наболевшее и свое перечислял Митька.
– Нет, я книжки про людей пишу, – на пробу сообщил Фирсов, не отводя таких же сощуренных глаз.
– А-а… – покровительственно и смутясь чего-то протянул Митька. – А я вот