Да плевала я на всех аспидов, вместе взятых! У меня там дочь осталась!
Так, прекратить истерику! Лена – взрослая женщина, с образованием, уже стоящая на собственных ногах. Если я что хорошее в той жизни и сделала, так это успела ее вырастить. Она справится. И я справлюсь. Потому что ад или не ад, но я чувствую себя чересчур живой для покойницы. Да, слабость, как после болезни, но я все-таки жива, пусть, кажется, и не в своем мире.
Имена и обращения слышались русскими, и говорили вроде по-русски, но стоило чуть вслушаться в слова – и они начинали звучать чудно, а смысл ускользал. Не по-русски мы говорили на самом деле. И не в России я оказалась, хоть вся обстановка и напоминала деревенский дом. Да не современный, а какой-нибудь древней прабабки.
Решетчатое изножье кровати, металлическое, с шишечками поверху. Печка в углу, когда-то беленая, сейчас серая. Пол, некогда покрытый лаком, теперь протертым до темных пятен. Поверх него брошены разноцветные половички – длинные полосы ткани, переплетенные нитками. Бабушка ткала такие из старых вещей. Деревянные, а не пластиковые рамы, заснеженные ветки за стеклом.
Похоже, я попала. В прямом смысле. Я прикрыла глаза: голова кругом идет.
– Вот и умничка, – проворковала старуха. – Вот так, глазки закрывай и поспи, сил набирайся.
Какой тут сон? Глаза распахнулись сами. Бабка, не заметив этого, продолжала ворчать:
– А то ишь, вздумали вас хоронить! Накося, выкуси! – Она показала кому-то невидимому кукиш. – Ласточка моя еще всех вас переживет!
– А… – начала было я, собираясь спросить: «А вы кто?», но она не дала мне договорить.
– Отдыхай, Настенька. А я пока делом займусь.
Она исчезла за дверью. Но, похоже, далеко не ушла.
– Не пущу! – закричала на кого-то. – Мало вы барыне кровушки попили!
– Не забывайся! – прошипел уже знакомый баритон.
Бабка охнула. Дверь с размаху шарахнула о стену, так что я подпрыгнула и села.
Тот, которого второй называл Виктором, устроился рядом с моей кроватью, грохнув стулом.
Сейчас, когда жар не туманил мне ни взгляда, ни разума, я могла его как следует разглядеть. Молод – едва ли старше тридцати. Прямой нос, четко очерченные скулы, широкие плечи, и рост, кажется, немаленький. Хорош… был бы, если бы не надменное выражение лица и презрение во взгляде и голосе. Вот ведь, смотрит будто солдат на вошь!
Мужчина зыркнул мне за спину, в сторону двери, и та снова хлопнула, затворяясь.
Да сколько можно грохотать мне по мозгам! Они у меня, между прочим, после болезни. И у этого тела, похоже, тоже: не просто же так то слабость, то голова кружится.
– Нельзя ли потише? – поинтересовалась я.
– Вижу, вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы капризничать, – усмехнулся он. – Значит, поговорим.
Взгляд его опустился мне на грудь, вернулся к лицу. Я мысленно ругнулась, подтянула одеяло повыше: