В холле первого этажа теперь было шумно. Спускаясь по лестнице вслед за доктором Феллом, Мельсон увидел, что холл ярко освещен. На фоне белых стен четко вырисовывалась группа людей в темных плащах. Среди треножников фотографа и зеленых сумок экспертов по отпечаткам пальцев, сдвинув фетровый котелок на затылок и безуспешно пытаясь укусить кончик подстриженных седых усов, как это мог бы делать нетерпеливо позвякивающий шпорой бригадир, стоял главный инспектор Дэвид Хэдли.
Мельсон уже встречался с Хэдли и относился к нему с симпатией. Доктор Фелл не раз говорил ему, что изо всех спорщиков он, пожалуй, предпочитает Хэдли: о чем бы ни шла речь, каждый из них мог почерпнуть во мнении другого здравый смысл, которого не хватало ему самому. На свете не существовало такой вещи, которая нравилась бы им обоим, и соглашались они только в том, что им не нравится, – в чем, собственно, и состоит основа всякой дружбы. Хэдли имел внешний вид и манеры бригадного генерала, но говорил всегда спокойно, почти сдержанно. В любых обстоятельствах он прежде всего стремился выполнить свой долг, даже когда ему приходилось туго, как, например, сейчас.
У его локтя стояла женщина и что-то быстро и ядовито говорила ему вполголоса. В то утро Мельсон не успел хорошенько разглядеть решительную миссис Стеффинз, и опять образ, запечатлевшийся в его памяти, оказался очень приблизительным. Ее облик поражал своими контрастами: маленькая женщина, крепкая, плотная, даже массивная, словно с хорошо развитой мускулатурой, и при этом – маленькое личико, хорошенькое и изящное (по крайней мере, при искусственном освещении), как у статуэток из дрезденского фарфора. Фиалковые глаза и мелкие белые зубы – она щедро сверкала ими при всякой возможности – вполне могли принадлежать юной девушке. И лишь когда она раздражалась или была возбуждена, становилось заметно, что кожа под пудрой уже не такая свежая, что глубокая морщина притаилась на каждой щеке, а лицо темнело и делалось одутловатым. Прежде чем выйти в холл, она не пожалела времени и тщательно оделась, и, как показалось Мельсону, оделась неплохо, гораздо лучше, чем в то утро. Волосы у нее оказались скорее коричневыми. Он чувствовал, что эта женщина могла быть сущей мегерой, но, прежде чем превратиться в нее, она непременно испытала бы силу своих чар.
– …Да, разумеется, мадам. Да, я вполне понимаю, – говорил Хэдли, легонько помахивая рукой, словно отгонял муху. Он довольно сердито посмотрел вверх по лестнице. – Куда, в конце концов, подевался этот старый хрыч? Беттс! Посмотрите, где он может быть… Ага!
Доктор Фелл, приветственно подняв трость, пророкотал со ступеней «добрый вечер». Миссис Стеффинз замолчала, на ее лице застыла искусственная улыбка; с этой улыбкой она двигала головой из стороны в сторону, словно не желая слушать этот так некстати прервавший ее громкий голос.
– У меня есть для вас нечто чрезвычайно важное, – настаивала она.
Хэдли механически приподнял шляпу, опустил ее на место