– Сколько еще? – взволнованно пробормотала девушка.
– Доктор давно не выходит. Это плохой знак.
– Нет, это значит, что он старается помочь ей. Он не сдается. – Она попыталась улыбнуться. – Ты же знаешь, какая Катя упрямая.
Елизавета Иванова всхлипнула, но тут же одернула себя. Ее воспитали традиционным образом, подобные ей считали предназначением женщины являться при муже не более чем бессловесным украшением, хорошо выглядеть, сопровождать супруга при каждом выходе в свет и рожать ему детей, один из которых обязательно должен быть сыном, для продолжения рода. С последним пунктом ей не повезло. Она родила двух здоровых девочек и, похоже, не могла простить себя за то, что так и не произвела на свет наследника, поскольку полагала, что это ей наказание от Всевышнего за какие-то смертные грехи. Теперь проклятие пало на ее младшую дочь.
Несмотря на то что мать имела множество знакомых и вела светскую жизнь, Валентине порой казалось, что Елизавета Иванова очень одинока. Когда она обнимала дочь, что случалось нечасто (они вообще редко прикасались друг к другу), девушку поражало, какое у матери теплое тело. Собственная кожа была холодной как мрамор.
Даже сейчас пышные золотистые волосы матери были элегантно собраны, и она сидела в своем панцире из французского шелка и кружев, с каркасом из китового уса и аметистовой брошью, идеально выпрямив спину и расправив плечи. В эту минуту Валентине показалось, что матери давно известно, насколько опасен этот мир, и именно поэтому она всегда во всеоружии и всегда напряжена.
Полиция прочесывала поля и лес, но пока никаких людей с винтовками обнаружено не было.
– Мама, – мягко прошептала Валентина, – если бы революционеры не задержали меня в лесу, я бы вернулась домой задолго до того, как Катя проснулась, мы бы с ней отправились купаться, и она не пошла бы в папин кабинет…
Елизавета Иванова обернулась и внимательно посмотрела на дочь. Ноздри ее дрожали, а глаза словно обесцветились, как будто их обычную густую голубизну смыло невыплаканными слезами.
– Не вини себя, Валентина. – Она взяла дочь за руку.
– А папа думает, что это я виновата.
– Твой отец очень зол. Ему нужно кого-то обвинять.
– Он мог бы направить свой гнев на тех людей из леса.
Елизавета Иванова глубоко вздохнула.
– Ах, – печально промолвила она, – это было бы слишком просто. Прояви терпение и будь с ним сдержаннее, дорогая. У него столько забот, ты и не представляешь.
Валентина вздрогнула. Отныне, она в этом не сомневалась, жизнь не будет такой, как прежде.
В спальне было душно. Что они делали с сестрой? Хотели, чтобы она задохнулась? Несмотря на летнюю жару, в камине горел огонь. Шторы были задернуты, и тусклый свет отбрасывал тени, которые Валентине