– Там не так холодно, как может показаться, – успокаивала она, когда за одним из поздних ужинов три месяца назад заявила о скором переезде. – Зимой всего до минус сорока пяти! В моем детстве при такой температуре все собирались во дворах и целыми днями катались с горок.
– Ты выросла на севере, – резонно напомнил отец, отпивая крепкого чая, пакетик из которого никогда не вылавливал. – А наши дети на теплом и влажном Черноморском побережье.
Мать тогда смерила его уничтожающим взглядом, будто он предал их общую цель. На деле отец уже нашел работу там, куда им предстояло отправиться. Виновником переезда был брат Вари, который этим февральским утром сидел напротив, с такой же нетронутой тарелкой разваренной до пюре пшеничной каши и толкал сестру, чтобы вернуть в реальность.
Его большие глаза взирали на Варю с такой искренней мольбой, что долго сопротивляться она не смогла: подвинула свою порцию, чтобы брат свалил недоеденную кашу поверх и счастливый побежал к матери с криком:
– Мам! А я все съел, мам! Можно мне бутерброд?
Мама вздрогнула, когда тот подбежал и дёрнул ее за фартук, потрясла головой, возвращаясь, и устало улыбнулась:
– Да, конечно. Варь, сделай Славе бутерброд! И сама не засиживайся, что ты эту кашу гипнотизируешь?
В последние годы она все чаще уходила глубоко в себя, и эти периоды только увеличивались. Семья могла собраться перед телевизором, пойти в океанариум или к морю, но каждый раз, как только к матери не обращались ровно минуту, она проваливалась глубоко в лабиринты собственных размышлений, из которых ей все сложнее было выбираться.
Варя видела это. Видела, как ее яркие янтарные глаза, которые достались Славе, потускнели. Кожа стала бледной, под глазами залегли морщины. Она сильно похудела, хотя, судя по фотографиям, модельными параметрами никогда не обладала. Варя видела, как она угасает. Это Слава сжирал все живое, что в ней было, и продолжал это делать по сей день.
Страшные диагнозы звучали из уст врачей. Со дня своего рождения и все эти семь лет Слава жил, и каждое утро мать благодарила бога, что оно наступило.
Варя отлично это видела – разница в тринадцать лет позволила запомнить все. Больницы, стационары, реабилитации, полеты в Москву и даже видео для фонда, которое она лично снимала на камеру друга. Но ничего из этого не возымело результатов.
“В его случае живут до двенадцати лет максимум” – был приговор для Славы. Для всей их семьи. Потому что если брат умрет, от их семьи ни черта не останется. Это Варя поняла ещё в пятнадцать, когда на выпускной пошла в одиночестве: мать была в больнице со Славой, а отец взял дополнительную работу. А удостоверилась, когда ее сорвали с середины третьего курса, чтобы уехать почти за девять тысяч километров, и оставили три дня на то, чтобы все уладить.
Потому что все, что могло помочь Славе, это смена климата – только холод, сосны и полярная ночь.
У Вари это утверждение каждый