– Давай, Эрнест. – Вслед за костюмом показывается ее рука. – Пошли, пока не очень жарко.
Эрнест неохотно выбирается из кровати и молча одевается. Под плавками белеет пятно – единственное на загорелом теле, и ей больно видеть, до чего он красив. Хэдли запихнула полотенца в пляжную сумку вместе с книжкой (роман э. э. каммингса[2], который она безуспешно пытается читать) и солнечными очками, глядя, как Эрнест натягивает вчерашнюю одежду.
Вот он взял яблоко с буфета, подержал на раскрытой ладони. На террасе, рядом с лавандой в терракотовых горшках, на веревке висит купальник Файф. Он покачивается, ожидая прикосновения ее рук, движения ног, мягких кивков головы. Хемингуэи проходят мимо ее двери. Облаченные в «форменные» – все на Ривьере их носили – полосатые купальные костюмы, рыбацкие кепки и белые шорты, они тихонько ступают по гравию, чтобы не разбудить ее. Словно это они, мистер и миссис Хемингуэй, и есть тайные любовники.
2. Париж, Франция. 1925–1926
В конце концов голубков разоблачило письмо.
Хэдли и Файф с самого начала много переписывались. Они называли друг друга нежными прозвищами и писали о всяких мелких неприятностях, с которыми может столкнуться американка в Париже. «Ты не ошиблась, mon enfant[3], когда обратила внимание, что в моем письме сквозит грусть», – писала Файф. Дальше шел пространный рассказ о том, сколько ей приходится работать в своем «Вог», или какой у нее случился скучный флирт, или как она напилась, а может, и до сих пор пьяна, и сидит теперь, стучит по клавишам машинки, что стоит на кабинетном рояле в ее квартирке на улице Пико.
«Интересно, по письму заметно, что я в некотором подпитии? По разговору-то да. Понимаешь, для меня поддать – это самое то». Послания у Файф получались гомерически смешные. Хэдли порой терялась, не зная, как ответить в том же ключе. Сама она писала так, как говорила.
Послания Файф всегда несли на себе материальные следы их производства. Пятна от джина на бумаге, клякса туши для ресниц рядом с датой, вмятина от сцепившихся вместе букв – когда, как сообщила в постскриптуме Файф, некий мужчина уселся на клавиатуру ее портативной «Ройал». Читая эти письма, Хэдли представляла, как подруга пьет вермут, завернувшись в любимое кимоно, кажущееся гигантским на худой и угловатой фигуре.
На вечеринке, когда Хэдли впервые увидела Файф, та была в шиншилловом палантине. Пепельно-серый мех свалился с ее плеча на сидящую Хэдли, когда эта роскошная девица подливала мартини в ее бокал.
– Упс, – воскликнула Файф, поднимая мех и широко улыбаясь Хэдли. – Простите. Бывает иногда.
В тот вечер Файф носила шиншиллу, а ее сестра Джинни – норку.
«Очевидно, обе со средствами», – подумала Хэдли. Обручальных колец она, впрочем, не заметила ни у той, ни у другой. Когда их знакомили,