– Пошли со мной в город, сестренка, а потом поиграем.
Она быстро кивнула – быстрее, чем курица клюет зерна.
Китти обошла меня кругом.
– Сестричка хочет поиграть.
Я забросила мешок на плечо и взяла ее за руку.
Глядя только вправо, на хорошую сторону, мы прошли мимо плантации Келлсов. Поле недавно вспахали, подготовили борозды, куда зарыли стебли сахарного тростника, что после дадут зеленые побеги. Через несколько месяцев они вырастут большими как бамбук, и зеленые листья с шелестом будут колыхаться на ветру.
Вернулись ли хозяева? Келлсы путешествовали часто, как па. Поговаривали, они гостят у родственников на Барбадосе или в голландской колонии или уехали за море.
– Может, в этом году все будет хорошо, Китти. Келлсы…
– Масса Келлс снова приехал. Он был на лодке вместе с Николасом.
Ладони у меня вмиг стали влажными. Стук сердца отдавался в ушах.
– Он тоже вернулся?
– Да. Когда тебе нездоровилось, я видела их у источника.
Я заставила себя дышать ровно и притворилась, будто все хорошо. Будто я не боюсь нашего брата, который помешает купить нам свободу.
Я вытерла ладонь об одежду и сжала руку Китти.
– А и верно ты сказала, никакой работы сегодня. Кэтрин Кирван, пошли-ка играть в холмах.
Она просияла и зашагала со мной.
Там, на землях па, на хорошей стороне, возле источника собрался народ. Один из цветных погонщиков принес флейту. Высокий парень с блестящей от пота темной кожей заиграл быструю мелодию.
Еще один пришел с инструментом, который мами называла баньо. А обитатели плантации – банджо. Он стал пощипывать струны, и занялась волнующая и плавная мелодия. Застучали барабаны, задавая ритм, от которого льется пот и сбивается дыхание.
Из хижин выбежали женщины, пустились в пляс, размахивая руками, юбки их закружились в воздухе. Цветные туники реяли, будто флаги – красный французский, синий британский, желтый испанский, зеленый португальский. Грубый хлопок развевался, как шелк дочерей плантаторов.
Раздался голос:
– Se wowo ahoto a, nna woye ahoto ni…
И послышалось звучное пение в ответ: «Лишь если ты свободен… только тогда можешь жить».
Мужчины и женщины покачивались и напевали, они выглядели счастливыми. Источник из места для сплетен превратился в место священнодействия. Люди воспевали своими телами радость, вскидывая вспотевшие от тяжелого труда руки.
Ложь.
Они знали правду. Они воспевали правду, как мами. При первых звуках рога надсмотрщиков это благоговение исчезнет. Танец – чудо, но ему никогда не заполнить пустой колодец души. Люди забывались в музыке, кожу их опаляло солнце, она покрывалась потом, зудела под дешевым, прилипавшим к ней хлопком.
В глубине души я тоже хотела забыться, кружиться и скакать, пропуская через себя ритм. Пусть песня проникнет глубоко-глубоко в мою душу и заставит ее уснуть.
Я не могла позволить